Я попытался остаться в Абердине, но обнаружил, что продолжаю беспокойно спать, а часы бодрствования все еще прикрывает темная пелена, несмотря на отдельные минуты чистой радости и счастья. Мучения длились до предпоследнего курса. Потом я подал заявление и был принят в другой старейший университет Новой Англии, «кузен» Абердина, расположенный в двадцати милях к югу — в Нью-Хейвен. В честь меня устроили несколько вечеринок — большую в «Погребке», маленькую — у Джейкоба Блума. Пролились непременные слезы. В основном, плакала Николь, которая заявила, что на сей раз мы точно прощаемся навсегда. Раньше, по ее словам, я жил в доме, полном элитарных снобов, а теперь отправляюсь в университет, переполненный ими.

Я в последний раз видел Эллен и Хауи в один и тот же день. Я собирался на автобус, отправляющийся в Нью-Хейвен, и у меня оставалось несколько часов, которые требовалось убить. Я решил пообедать в кафе «У Эдны», и как раз, когда я сел за столик, вошли они оба. Хауи подстригся покороче, был одет в черный облегающий свитер. Я никогда не ожидал увидеть его таким. Эллен дала волосам отрасти, они падали ниже плеч, соломенные пряди резко контрастировали с темно-красным свитером. В последние два года я мало о ней думал — меньше, чем опасался, и больше, чем надеялся. При виде ее, при виде их обоих на меня нахлынула болезненная волна ностальгии.

«Я влюбился в тебя из-за той выходки с вилкой», — подумал я.

Не хотелось, чтобы меня видели, но они все-таки заметили, и, к моему удивлению, предложили к ним присоединиться. И вновь, к своему удивлению, я согласился.

Между нами воцарилась старая атмосфера, причем с гораздо большей легкостью, чем ожидалось. Хауи прочитал мне лекцию о важности личного пенсионного фонда для раннего ухода на пенсию, девушка велела ему оставить меня в покое. Мы обсудили возможности поиска новой работы для Эллен в Чикаго, о переезде туда через полгода. Хауи собирался вместе с ней. Он заявил, что трезв, и добавил, что, «по крайней мере, пока». Она ткнула его в бок, и оба рассмеялись. Художник с гордостью сообщил, что набрался смелости заявить отцу, что не получит диплом. «Старик, конечно, думает, что я — наглый лоботряс и бездельник…» Но Бофорд, в конце концов, смилостивился. Только потому, что полгода назад у него был сердечный приступ, сказал Хауи, поэтому отец теперь «думал о перспективах».

Мы поговорили о моем будущем в Йельском университете, о том, как важно поддерживать связь. Кстати, этого не произошло. Во время первого семестра в Йельском университете я несколько раз писал Хауи на адрес Эллен. Несколько раз он ответил, а потом однажды мое письмо вернулось с неровно стоящим штемпелем на конверте: «Новый адрес неизвестен».