У Гаррисона был тридцатилетний опыт работы, но он все еще сохранил способность удивляться и даже поражаться. Скажем прямо: ужасаться. Несмотря на все виденное, он знал, что иногда происходят события, которые становятся вехой, разделяя время на «до» и «после». «Это как увидеть снег, летящий вверх», — говаривал его отец. Такое вот было у него любопытное выражение. «Увидеть снег, летящий вверх» для него значило увидеть что-то такое, что заставляет тебя навсегда измениться.

Например, салон этого «Нортвинда».

Такие мысли кружились у него в голове, пока он на всей скорости несся назад в дом Бланеса, закутанный в свое защитное пальто и в бронированную капсулу «мерседеса». После того как видел некоторые вещи, ничто уже не может быть, как раньше.

— Сэр, он не отвечает.

Рядом с ним сидел его доверенный человек. Гаррисон взглянул на него краем глаза: молодой, с аккуратными черными усиками и голубыми глазами, отец семейства, с головой преданный своему делу, чистокровный англосакс. Такой человек, перед которым можно сказать или приказать все, что угодно, потому что он никогда не станет оспаривать решения начальства и не будет задавать неловких вопросов. Именно поэтому его нужно было сохранить… Как бы это сказать, «нетронутым»? Да, пожалуй. Нетронутым самыми опасными вещами. Гаррисон был достаточно умен, чтобы это понимать: можно позволить утратить разум своей голове, но никогда нельзя допускать, чтобы разума лишились твои руки.

— Попробовать еще раз, сэр?

— Сколько раз ты звонил?

— Три. Очень странно, сэр. А на мониторе по-прежнему помехи.

Именно поэтому Гаррисон не позволил ему входить в самолет. И правильно сделал. Пусть эти вещи будут навсегда скрыты от тебя красной завесой, мой мальчик. Пусть тебе никогда не доведется увидеть снег, летящий вверх.

Из троих оперативников, вошедших вместе с ним в «Нортвинд», двоих увезли в больницу вместе с пилотами и охранниками. Третий был в относительно нормальном состоянии, хотя ему вкололи успокоительное. Сам он перенес все без наркоза, так же, как в случае с останками Марини в Милане. Опыт у него уже был, он был частым гостем в трущобах ужаса.

— Позвони Максу.

— Уже, сэр, он тоже не отвечает.

Рассветное солнце золотило бока деревьев. В мадридских горах начинался чудесный мартовский день, хотя для Гаррисона это ровным счетом ничего не значило. После долгих часов напряжения в аэропорту он был обессилен, но отдыха себе позволить не мог. По крайней мере до тех пор, пока не решит, что делать с оставшимися учеными: с этими чудовищами (включая Элису Робледо), из-за которых творятся такие вещи, как то, что он видел в «Нортвинде».