— И единственное, что может помешать этому — это если он проиграет на выборах — продолжил первый. — Мы вынуждены будем вернуться на уже пройденный этап…

И он развел руки, показывая, что это, хоть и не затянется навсегда, но времени отнимет порядочно.

— Не проиграет, — уверил его друг, который в эту минуту думал о деньгах, которые он получит, о деньгах, которые уже получил, о всех тех сотнях миллионов, которые они уже собрали для кампании. Если сложить все деньги, полученные от ПАКов, от групп поддержек, от ячеек партии в штатах, от церковных организаций, у них уже было порядка миллиарда. И от этой мысли ему становилось теплее, чем от солнечных лучей.

— Кстати, — сказал старик.

— Да?

— У меня есть план.

— Какой? — произнёс младший тоном, показывающим, что слушать он будет не из уважения, а из-за денег, да и вообще, не нужно им никаких планов.

— Тебе понравится, — глаза старика под шляпой радостно заблестели, собственный план казался ему прекрасным.

Человек в кашемировом пальто приблизился ближе — он знал, что старик очень умён. И хотя он был на сто процентов уверен, что план окажется негодным к употреблению, послушать его в любом случае стоило.

— Это не какая-то там невероятная стратегия, — начал старик. — Это тактика. Так что, держи сказанное в тайне. Так, чтобы ни одна душа не узнала.

Глава 2

Глава 2

Элайна Уистхэувэн любила книги и полагала, что и они её любят. Ещё Элайна мечтала помочь всему человечеству. Она была библиотекарем и носила очки с толстыми стёклами. Элайна ни разу в жизни не была у парикмахера, но её крупные кудри были всегда чисто вымыты и расчёсаны. Она жила как монашка на свою мизерную зарплату, снимала комнату у вышедшего на пенсию преподавателя и его жены, которая пустовала после того, как их собственные дети выросли и уехали на запад.

Когда я объявил Элайне, что она уволена, она покачнулась и приоткрыла рот, но не смогла вымолвить ни слова. Она была тоненькой и хотя возможно, что под бесформенными свитерами скрывалось привлекательное тело, от одной только мысли об этом, одной только мысли, я почувствовал себя маркизом де Садом, начавшим «Жюстину» с подробного описания учинённого над девушкой насилия и продолжил её дальнейшими рассказами про извращённые и ужасные изнасилования, которым подвергалась бедняжка.

Когда я сказал ей, что она уволена, мне показалось, что я убил нежный цветок: сорвал его и смял лепестки.

Это произошло не по её вине. Она ни в чём не виновата. О чём я ей и сказал.

Её губы дрогнули, я не услышал слов, но знал, что она сказала: «В чем-то я провинилась».