— И он говорит это мне? Ну да, я пропустил стаканчик-другой после работы, и что? Ну да, и в машине отхлебнул пару глотков, и что? — МакКлинан считал себя человеком, который хорошо переносит алкоголь и уверен, что со стороны совершенно незаметно, что он слегка не трезв. — Да какая разница! Я же не за рулём.

— А тебе следовало бы быть там.

Чёртов водитель, это же ещё один потенциальный свидетель! Дай Бог, чтобы до этого не дошло.

— Не нарывайся, Эд. Тише, тише.

Хоаглэнда боятся многие. Ему его боятся не надо. Он — пожизненный судья. Хоаглэнд не понимает, что значит занимать ту должность, что занимает он. И судья взял у Моргана стакан — тот замер, услышав слова Хоаглэнда, — выбрал напиток по своему вкусу и налил, не обидев себя.

— Будешь? — обернулся он к полковнику.

— Да, то же самое.

МакКлинан налил. Он заметил, что у Джека покраснели глаза, а что тот держится как-то чересчур уж собранно. «Да он же пьянее меня», — подумал судья, но вслух ничего не сказал и просто передал Моргану тяжёлый стакан.

— Спасибо, — в голосе Моргана послышалась настоящая признательность. Он тут же поднёс стакан к губам и осушил, потом провёл языком по губам. Ему очень хотелось рассказать обо всём, но он не мог — о таком не рассказывают.

Львятник. Настоящий львятник. Ну и что? Львятник как львятник, вот только лев стар и сух.

— Слушайте, что за чертовщина? Почему у всех вас такие кислые лица? Я думал, мы собрались, чтобы отметить радостное событие. Мы ведь победили!

Джеку хотелось сказать, что ничего мы не празднуем, потому что её больше нет. А о том, на что я обрёк её… об этом просто не скажешь, настолько это чудовищно. И он никогда никому не сможет об этом рассказать. Никогда. Ему придется с этим примириться и жить дальше. Жить одному…

— До победы ещё очень далеко, — сегодня Хоаглэнд говорил чётко и ясно, сейчас не время и не место для бормотания. — Мы победим, когда закроем дверь. Мы всё подготовили, а закрыть её должен ты.

— Ты даже не знаешь, насколько всё серьёзно и трудно.

— Мне плевать на то, насколько это трудно. Ты должен это сделать.

— Не надо пытаться давить на судей Верховного суда, Эд.

В комнате присутствовал только один судья Верховного суда. Поэтому МакКлинан хотел сказать, что не надо давить именно на него.

— Что?

— Это принцип, Эд. Верховный суд стоит выше склок и дрязг. Мы — судьи пожизненно, нас никто не может сменить.

Хоаглэнд начал что-то говорить, но МакКлинан поднял руку, он — судья, а судью никто не может прервать, это он, судья, может сам прервать, кого хочет.