От его безумной воли, от его непостижимых замыслов, от его вездесущей власти. Пусть называется это как угодно — судьба, рок, случайность, карма, не важно. Ведь я знаю на самом деле, что он — есть. Знаю! Только боюсь себе в этом признаться. Атеист, материалист, компьютерщик, технарь — так называются камни, из которых сложена моя стена. Но, сам того не сознавая, именно затем и сложил я ее, чтобы оградить себя от этого. От того самого. И я ведь знаю на самом деле, что ни к черту эта стена не годится, что для него она просто не существует, ее нет. Вот в чем, оказывается, его изуверское милосердие: он позволил мне возвести стену, это смешное и жалкое убежище, которое только изнутри выглядит надежным, чтобы я не умер сразу от ужаса, увидев его лик. Раньше я упорно отказывался понимать, что означает страх Божий; мне казалось, это выдумки церковников, обычная человеческая ложь, призыв к покорности. Теперь я видел нечто совершенно иное, и ответ на вопрос Абу Абдаллы прорастал сквозь мои клетки, пронизывая тело невыносимой острой болью.

Если бы я проснулся однажды утром и вдруг понял, что Бог есть, я не смог бы жить дальше ни одной секунды, потому что человеческая душа не в состоянии вынести подобное адское переживание. Это проклятое утро стало бы последним в моей жизни.

Но следом за тем мой сон (вообще-то я не знаю, спал или бодрствовал) взорвали, как молнии, запавшие накрепко в память предсмертные строки Аль-Газали: «До сегодняшнего дня я был мертв, хотя жил средь вас, теперь я живу в истине, сбросив погребальные одежды». Мне почудилось, что речь идет именно об этом: смерть, которая означает начало новой жизни. Умереть, чтобы начать жить по-настоящему… До чего странный, загадочный тип этот Абу Абдалла! Ведь если допустить, что он не разыгрывает, не дурачит…

— Good morning! — приветствовал меня Томас — Туфик, входя в палатку.

— Morning, — еще не вполне придя в себя, как с другого берега, ответил я.

— По-арабски на пожелание доброго утра надо отвечать «сабах ан-нур». Запоминайте, пригодится.

— Шукран, — грамотно поблагодарил я за непрошеный совет.

— Алла-афу, — покровительственно усмехнулся Томас. — Как спалось? Вы уже можете идти со всеми на молитву?

— Да, — очень уверенно и твердо ответил я.

Муджахиды смотрели на меня совсем по-другому. Здоровались уважительно. Подходили, похлопывали по плечу, делали суровые и мужественные лица, называли, как Ка-сим, «садири». Я был чуть ли не героем. Даже приятно, но не более. Сон есть сон, но за пределами сна идет жестокая война, джихад. Мой личный, персональный Афганистан. Чужая пустыня и чужие горы, где я с оружием в руках оказался не по своей воле. И где единственная цель — не победить, но выжить. Просто выжить и вернуться домой, а потом забыть, забыть все, если удастся…