Рана, верно, оказалась не очень опасной. Я понял: его надо скорее убить, иначе не успокоится. Выдернув нож, бросился на него, повалил на спину, уселся сверху и стал бить и колоть ножом куда попало. Чаще всего натыкался на твердые кости и ранил лавочника совсем легко, иногда лезвие скользило в крови и соскакивало, так что рвало на нем одежду, а тела почти не трогало, только кожу царапало немного. Лавочник уже не кричал, а только сильно дергался подо мной, хотел меня сбросить. Пришлось крепко упираться обеими ногами в землю, чтобы усидеть на его жирной туше, которая оказалась такой беспокойной и неподатливой. В лицо ему я смотреть не хотел, так что черт не помню — заметил только клочную бороду. Да и темно было. Меня раздражало, что так долго машу ножом, а результата никакого.

Другой бы человек, наверное, давно умер. Я решил его задушить. Отбросил нож, схватил обеими руками за горло и крепко сжал пальцы. Но шея у лавочника была короткая, толстая, мускулистая и, главное, скользкая от крови. Сколько ни жал, ни давил, он все равно легко высвобождался. Устав, намучившись, опустил руки и решил немного отдохнуть. Но он вдруг ожил. Легко сбросив меня, расслабленного, навалился сверху и запустил свои короткопалые ладони мне под подбородок. Тут-то я понял, что его взяла, он меня убьет. И хотел этого даже — умереть, но не так же, не под лавочником, которого я резал-резал, да и не зарезал совсем! Заколотив бешено руками по земле, уже почти теряя сознание, я нащупал свой ножик, стиснул покрепче пальцы на рукояти и запустил лезвие лавочнику прямо в пах. Ох он взвыл! Не то что раньше, а как сразу тысяча свиней на бойне.

Не теряя времени даром, я высвободился, схватил его левой рукой за бороденку, а правой рассек горло от уха до уха. У меня получилось! Нужно было сразу горлом заняться, мелькнула мысль, а я только силы зря тратил. Кровь, ясное дело, хлестанула фонтаном прямо мне в лицо и на грудь, но ощущение это мне понравилось. Какая она удивительно горячая, еще подумал я, как приятно. Лавочник сразу подох. Я встал, отирая об одежду мокрые руки. Мне было хорошо. Стоял над ним, умиротворенный, довольный. Как будто искупительную жертву принес. Как будто все мои несчастья мигом исчезли, их кровь смыла. Я ощущал сексуальное возбуждение, член встал торчком. Хотелось немедленно отыскать первую попавшуюся проститутку, запугать ее ножом и изнасиловать, как ту глупую девчонку, Ясмин.

У меня хватило бы сейчас сил на многих женщин, волной поднималась звериная мощь. Нож, кажется, тоже благодарил меня за неожиданную работу, трепетал и вибрировал в руке. Мы оба были счастливы, я и нож. Одинокие и холодные, нашли друг друга в человеческой пустыне. Зачем я убил? Понятия не имею. Мне было, по правде, все равно — убить или умереть. Попадись противник более сильный, более умелый — что же, испустил бы дух, ни о чем не жалея. Так я себя чувствовал. Может, и умер бы с наслаждением, со вставшим членом. Но получилось, что быть зарезанным и валяться в кровище выпало ему. Лотерея… Сейчас, когда пишу и вспоминаю, это убийство для меня как сон. Я его реальности не чувствую совсем. Но тогда отчетливо знал, что мое преображение свершилось. Вернее, мне так казалось… Потому что в следующий момент на город упали первые бомбы.