Прижав левой рукой к груди четыре жестянки «Сельтии», а в правой забыв зачем-то нож, храбро пнул дверь ногой и сделал шаг. В этот момент мне в грудь уткнулось нечто твердое. Следом обрисовался человеческий силуэт: приземистый толстяк держал ружье и собирался, видимо, выстрелить. Он тяжело сопел — наверное, от испуга — и густо вонял чесноком. Должно быть, хозяин лавчонки явился защищать свою собственность. С оружием в руках. Пары порченых бананов и нескольких банок отвратительного пива было ему жаль! Несколько сбитый с толку неожиданностью, я ослабил хватку, и жестянки с грохотом попадали на булыжник внутреннего дворика. Звук был внезапный и громкий. Лавочник, а лавочники все трусы, дернулся как-то неуклюже, хорошо хоть не выстрелил, но мог. Я инстинктивно сделал быстрое движение — повернулся к нему боком, одновременно толкнув плечом ствол. На него стоило гаркнуть как следует, и он бы убежал, однако я своих действий не контролировал, махнул ножом в воздухе — припугнуть его хотел, что ли. Нож легко черкнул по мягкому — видимо, задел лицо. Лавочник издал громкий, неприличный для такого толстого и неоскопленного мужчины поросячий визг. Может, кастрат он был, не знаю. Завизжал во всю силу легких. Именно звук и вывел меня из себя. На очень высокой ноте, дребезжащий, истерический до предела, режущий мозг. И столько в нем было, в этом звуке, мерзкого животного страха, базарной какой-то скандалезности, чего-то донельзя гнусного, что заложено в слове «лавочник» (жирный, жадный, подлый)… Я хотел ему сказать: перестань, заткнись.

Не сказал, но подумал: «Немедленно прекрати орать, гнида, этот звук меня с ума сведет, немедленно прекрати!» Но он, словно баба поганая, продолжал — не сбавляя ни громкости, ни тона. Лучше бы он застрелил меня тогда. Для нас обоих это было бы лучше. Для него — точно. Потому что я вот что сделал. Я изо всей силы ткнул его ножом. Звук вышел очень странный — хряск. Лезвие воткнулось не полностью, примерно на четверть, я его уколол просто. Очень неподатливое, заметил вскользь, тело у человека. Лавочник на секунду прекратил свой крик, умолк, оторопел. Тогда я, пока пауза длилась, размахнулся и широким движением засадил в него нож по самую рукоятку. Это место, куда я попал, оказалось мягким — живот, что ли, не разберешь в темноте. Но я обрадовался, что все удалось хорошо. Лавочник сразу обмяк, его начало тянуть к земле, я подумал: слава Богу, больше не станет кричать. Однако это было ошибкой, так думать. Он заорал еще громче, еще пронзительнее и визгливее.