— Там, в сидоре, полезь… Возьми водяру, и еще там есть фотокарточки.

Я покорно подчинился его странному приказу, полез в вещмешок. Пахнуло кислятиной, дешевым табаком, бензином. Бутылку я нашел сразу, но с фотографиями провозился долго. Пришлось даже подсвечивать себе зажигалкой. Ничего особенного, оружия, например, Зёка с собой не вез — скомканное грязное белье, кулек с остатками еды, липкий и в крошках, еще ерунду всякую. Дембельский альбом лежал на самом дне. Во время всех моих манипуляций хозяин мешка-сидора валялся бревном. Даже не глянул в мою сторону. Затем велел равнодушно:

— На втором листе… верхняя карточка… найди третьего слева.

Обжигая пальцы о раскалившуюся зажигалку, я третьего слева нашел. Румяный белобрысый парень, деревенский с виду, стоит, обхватив за плечи двух своих товарищей. В одном я сразу узнал Зеку — бравого, веселого, загорелого, без этой жуткой белизны щек и губ. Бодрое молодое мясо распирает новенькую униформу.

— Нашел? — Да.

— Теперь водку открой. Выпей за упокой души.

Так странно все это происходило с нами, даже напоминало ритуал: полутемное купе, летящий сквозь вьюгу и мглу поезд, негромкие приказы лежащего неподвижно человека…

— А вы?

— Мне хватит. Пей, ботаник. Скажи: «За упокой души раба Божьего Алексея». Повтори.

— За упокой души… — Вагон встряхнуло, и водка плеснулась из стакана мне на руку, обожгла. — За упокой души раба Божьего Алексея. — Выпил.

— Спасибо.

И снова, черт побери, замолчал надолго! Я пролистал альбом. От страницы к странице лица становились все мрачнее, все более пыльной — одежда, и в окружающих пейзажах замелькали выразительные руины. Особенно поразила меня одна фотография: несколько перемазанных грязью парней с автоматами на броне танка. Один из них, лихо закусив папиросину, держит человеческий череп в пятнистой каске. Живой смеется, и скалится череп. Снимок был профессиональным — я подумал, может, оставил на память кто-то из заезжих журналистов. Несколько персонажей к концу альбома исчезло. Зёка — тоже. Он вообще появлялся лишь на nape-другой карточек и вынырнул лишь в самом конце, портретом — такой, каким я видел его сейчас.

— Слышь, ботаник… Это я его убил, Леху, — прозвучал в темноте далекий Зёкин голос.

— Вы? За что? — Я отдернул руки от альбома, тяжелые картонные страницы громко захлопнулись, обдав меня легким ветерком.

— По справедливости, — вздохнул он. — Ты вообще верующий, нет? Молитвы знаешь какие-нибудь? В церковь ходишь?

— Нет, — тихо ответил я.

— Слышь, ботаник, ты умный? — вдруг спросил Зёка, как бы ища поддержки своему внутреннему спору. — Умный, а?