— Я знаю.

— Нет, вы знаете не все. Я злился на вас за то, что вы увезли от меня отца.

— Ну…

— Нет, дядя Тони, послушайте, я должен объяснить. Я тогда был еще совсем ребенком, я мог думать только о себе, о своей собственной боли. Я не понимал, каково, должно быть, пришлось отцу… — Браво помолчал. Он ждал, что дядя Тони скажет что-нибудь, подтвердит его слова. Но тот молчал. — Вы ведь поняли, что ему нужно уехать, так? Что он сломается, если останется дома.

— Когда я позвонил, у него был такой голос… Я понял, что нельзя позволять тебе смотреть на то, как его скрутило. Ребенок не должен видеть родителей в таком горе. Тебе и без того досталось.

— Куда вы с ним уехали?

— В Норвегию. Охотились, в основном на лосей и оленей. Твой отец выглядел ужасно, он, казалось, был окончательно сломлен… Как-то раз, — помнится, в тот день была кошмарная вьюга, настоящий буран, впрочем, Декстеру, похоже, было все равно, — мы наткнулись на незнакомые мне следы, совсем свежие — иначе их засыпало бы снегом. Деке оживился, и мы до изнеможения петляли с ним по этим следам, пока солнце не скатилось к горизонту и на снег не легли голубоватые тени. Наконец мы увидели зверя — россомаху. Уже тогда они довольно редко встречались.

— Вы ее подстрелили?

— Шутишь? Декстер пришел в такой восторг! Он убрал ружье и уселся прямо на снег, как маленький ребенок. Просто сидел и смотрел. Знаешь, я думаю, россомаха тогда заметила нас, или, по крайней мере, Декса, потому что разок она взглянула в нашу сторону и вздрогнула. Но не зарычала на нас и не убежала. Мы добрались до небольшой рощицы тонких, искривленных ветрами сосен. Я отвел с дороги упругую колючую ветку. Запоминающееся было путешествие. Я видел, как твой отец опустился в глубины отчаяния и вновь поднялся. Там, в снежной глуши, безмолвно говоря с росомахой, он снова почувствовал вкус жизни.

На мгновение на плечи Браво снова навалилась чудовищная тяжесть безвозвратного ухода отца. Однако теперь эта ноша казалась ему не такой тяжкой, как прежде, словно крылья опустившейся сверху огромной невидимой птицы разгоняли непроглядную ночную черноту. Мы в некотором роде белые вороны, аутсайдеры… Тем более трудно нам найти себя. Иногда я задаю себе вопрос: «Что я могу сделать, чтобы спастись?» Теперь Браво увидел в этих словах отца, сказанных далеким летним днем за столиком ресторана в Джорджтауне, совсем иной, прежде скрытый от него смысл. Теперь, когда он сам столкнулся в полной мере с тяготами и одиночеством в мире, так непохожем на привычный…

— Вы были добрым другом, — наконец хрипло выговорил он, чувствуя, что в горле пересохло, а сердце болезненно сжимается, — и моему отцу, и мне.