— Вот тогда, — улыбнулся Арсе, — мы поняли, что ты будешь жить, девочка.
Мне не хотелось открывать глаза, даже когда я пребывала в полном сознании. Но как только я почувствовала, как грубая одежда укутывает мое достоинство, я неохотно разлепила веки. И не увидела ничего. Перед моими глазами стояла белая пелена; дымка, даже более непроницаемая, чем самый густой
— Я ослепла! — заплакала я. — И больше никогда не увижу Санто.
Ко мне подошли мужчины и спросили, из-за чего я так убиваюсь. Мне пришлось прибегнуть к венецианскому диалекту, чтобы объяснить им, что к моим прежним увечьям добавилась новая беда, превратив меня в совершенно беспомощное создание.
— Разве может Санто полюбить меня такой? — всхлипывала я.
— Ваш
— Это всего лишь снежная слепота, — объяснил мне другой, мягкий и добрый голос. — Она пройдет.
Тут раздался рык
— А если даже и не пройдет, это не имеет никакого значения. Бедняжка направляется в монастырь Святой Каталины. Ей там не на что смотреть, не говоря уже о каком-то святом. И на свою Библию тоже незачем. Скорее всего, она и так знает все нужные молитвы наизусть.
— Почему это она не должна ничего видеть? — Упоминание монастыря Святой Каталины вызвало у пеонов живой интерес.
Я вновь узнала исполненный превосходства голос
— А вам известно, чем там целыми днями занимаются девушки? И все ночи напролет тоже?
— Чем?
— Остаток жизни они замаливают грехи своих семей. Они могут ничего больше не делать, кроме как молиться за их души в чистилище, чтобы сократить то время, в течение которого их родных и близких будут поджаривать на медленном огне. Этих девушек хоронят в монастыре заживо, чтобы их братья, отцы и дяди могли совершать все семь смертных грехов с утра до вечера, и при этом их душам ничего не грозит. Маленькая сестренка будет молиться за них, чтобы они поскорее попали в рай. Одна монахиня может спасти целую семью, если будет молиться усердно.
— Что ты говоришь! И монахини больше ничего не делают? Разве они не навещают бедных? Не шьют? Не выращивают цветы? И не развлекаются?
Уши у меня горели.