Насмешливый читатель обманывает себя, принимая мое молчание по поводу исчезнувшего завещания за проявление слабости или признание поражения. Совсем напротив.

Избавившись от Марчеллы, я предпринял новую попытку установить личность того, кто похитил завещание. Много лет прошло с тех пор, как я нашел на его месте отрубленную голову цыпленка. Устав жить в напряженном ожидании, в тени реальной угрозы разоблачения, я захотел найти и покарать вора.

Я принялся расспрашивать всех, кто жил в Палаццо Эспаньол, начиная с того времени, как я впервые увидел подлинное завещание, и до того момента, когда оно пропало. Слуги, священники, пансионеры-прихлебатели, лодочники и садовники покидали мой кабинет в страхе и растерянности: разумеется, я не мог напрямую задать им тот единственный вопрос, который меня интересовал, поэтому приходилось мучить их туманными обвинениями и намеками, внимательно следя за выражением их лиц в надежде узреть чувство вины.

В самых своих сокровенных мечтах я надеялся, что вор мертв. Но даже у самых радужных надежд имеются острые углы. Если вор отправился в мир иной, где же он спрятал документ?

Но, быть может, тот, кто похитил завещание, предпочел медленно свести меня с ума? Напрасная надежда! Что за дьявольски изобретательная личность перешла мне дорогу? Но на каждом шагу меня подстерегали ненормальные.

Раз уж мы заговорили о них… Я как-то обратился к своему камердинеру Джанни с вопросом:

— Мы знаем кого-либо, кто желал бы мне зла? Еще с тех прежних времен, когда мой отец был жив?

Если бы малый понял, о чем идет речь, то наверняка бы выпрямился и окинул бы меня подозрительным взглядом, а так он лишь тупо уставился на меня, как рыба со сковородки. Он был единственным из слуг, кому я доверял уборку своего кабинета. В нем я безо всякой опаски оставлял свои личные бумаги валяться где попало. Потому что Джанни, голова которого походила на ствол пальмы с клочком волос на макушке, был неграмотен и нелюбопытен, как монах-отшельник.

Марчелла Фазан

Ослепленная великолепием цветов и солнечными лучами, я безропотно выполняла свои обязанности послушницы. Я учила библейские истории, сюжеты которых были изображены на стенах. По-испански я стала говорить с акцентом Арекипы, обогатив свой лексикон словами, которые олицетворяли местный колорит: sillar, белый камень, что окружал нас со всех сторон; mestiza, полукровка; criada, служанка; esclava, рабыня.

У меня появилось и новое имя — сестра Констанция. А заодно и новая прическа: несколько прядей, ниспадающих на щеки из-под белой вуали.