— Возможно, вы замечали, господин: у всех преступников одинаковое выражение в этот момент жизни. А это, — Теофан указал на портрет, — лицо человека, каким вы видели его, когда он въезжал в Иерусалим.

Наместник слегка наклонил в ответ голову с безупречно очерченным подбородком; на его лице отразилось удовлетворение. Тот человек! Упоминание об этом заставило его задуматься о достоверности картины. Тот человек въезжал в город как царь Иудейский…

— Волосы не такие, — заключил Пилат. Никогда он не успокаивался до тех пор, пока не удавалось найти хотя бы малейший изъян в работе своего художника. — И борода что-то коротковата, Теофан!

На самом деле все это было не так. Но за долгие годы Теофан под ударами хлыста усвоил, что хозяин не способен беспристрастно оценить то, что он видит. Его увлечение искусством — любым видом искусства — всегда подчинялось одной цели: произвести впечатление на своих собратьев римлян, а заодно и на все человечество. И префект отказывался понимать при этом, что смотрел он на все через призму собственного восприятия. Нет, с волосами и бородой все в порядке. Раб лишь нарисовал, как мог бы выглядеть изображаемый им человек после римской бани в конце дня, если бы его, конечно, допустили в это здание. И вместо того чтобы спорить, Теофан выпалил первое, что пришло на ум:

— Просто я изобразил волосы и бороду такими, как у вашего друга еврея Никодема, господин. Он носит именно такую прическу. Я думал, что этого никто не заметит.

Пилату это объяснение пришлось по нраву. В его глазах Никодем был евреем, с которого следовало брать пример всем остальным. Он сотрудничал с римскими властями, щедро оплачивал все свои привилегии.

— Тогда понятно, — задумчиво протянул Пилат. — Что ж, очень хорошо. Теперь проследи за тем, чтобы к штандарту, прежде чем он отправится к Тиберию, был прикреплен этот портрет. И не забудь вывести буквы на штандарте. В этом весь смысл!

— I-N-R-I. Иисус из Назарета, царь Иудейский.

Наместник уже проинструктировал своего раба на эту тему, но Теофан давно привык выслушивать приказы дважды. Римляне всегда считали, что все остальные народы менее внимательны, нежели они сами.

— Хочу, чтобы к моему возвращению штандарт с изображением этого человека висел на стене в пиршественном зале моего дворца в Кесарии.

— В таком случае мне придется выехать из Иерусалима раньше вас?

Теофан испугался. Когда распяли на кресте этого человека, в Иерусалиме едва не вспыхнуло открытое восстание. Лишь во дворце наместника, под защитой многочисленной его охраны, Теофан мог чувствовать себя в относительной безопасности. Стоило показаться на улицах города, и его бы в клочья разорвали возмущенные толпы. Лишь напившись, они набираются храбрости и ищут легкие жертвы, забывая о прискорбной судьбе бунтовщиков.