Точно, это был Роберт. Он стоял в полупрофиль ко мне и сторонился, уступал мне дорогу, даже не взглянув, кто на него налетел. Он разговаривал с каким-то худощавым мужчиной с седеющей узкой бородкой. Это несомненно, определенно был Роберт Оливер. Кудрявые пряди сзади отросли чуть длиннее, чем мне помнилось, а сквозь голубой рукав рубахи просвечивал загорелый локоть. В каталоге мастерской его имя не упоминалось. Почему он здесь? Сзади на его светлых легких брюках виднелось пятно жира или краски, словно он, как маленький, вытирал руки о штаны. Несмотря на вечернюю прохладу, на нем были тяжелые пляжные сандалеты. В одной руке он держал бутылку пива, а другой размахивал, втолковывая что-то узколобому собеседнику. Все такой же высокий, статный.

Я застыла на месте, уставившись ему в ухо, на тяжелую прядь волос за ухом, на знакомое и не забытое плечо, на клинок длинной ладони, воздетой в споре. Все то же надежное, изящное равновесие, как на вводных беседах в студии. Потом он, нахмурившись, оглянулся, он не копировал жест из кино, скорее казалось, он что-то потерял или пытается вспомнить, зачем вошел в комнату. Он узнал меня, не узнавая. Меня встревожила мысль, что я, если бы захотела, могла бы подойти и похлопать его по плечу под голубой рубашкой, уверенно прервав разговор. Меня ужаснуло его замешательство и смутное извинение: «Ох, извините! Где же я вас видел… Ну, все равно, рад встрече». Мне пришло в голову, что после меня у него были сотни (тысячи?) студентов. Лучше уж с ним не заговаривать, чем убедиться, что я для него — одно из сотен лиц в толпе.

Я поспешно обернулась к первому, на кого упал взгляд. Это оказался тощий парень в расстегнутой на груди рубашке. Грудь была ничего себе, загорелая, выпуклая, и на ней лежала цепочка с пацификом. По обе стороны от подвески, будто два куска куриного филе, красовались плоские загорелые мышцы. Я подняла глаза, заранее предположив, что у него, как положено старому хиппи, длинные волосы, но стрижка оказалась короткой, светлым ежиком. Лицо было таким же заметным, как грудь: клювастый нос, светло-карие глаза, неуверенно встретившие мой взгляд.

— Крутая вечеринка, — заговорил он.

— Не такая уж крутая.

Меня переполняла неприязнь, и я сознавала, что несправедливо срывать на парне досаду, оставшуюся во мне, когда Роберт повернулся ко мне спиной.

— Да, мне тоже не нравится.

Парень со смешком передернул плечами, мышцы на миг спрятались. Он был моложе, чем мне показалось, моложе меня. Улыбался он дружелюбно, и светлые глаза заблестели ярче. А я разозлилась еще сильнее. Ясно, он слишком крут, чтобы одобрить любое собрание человеческих существ или по крайней мере чтобы в том признаться вопреки чужому мнению.