— Ты тоже, малыш, но забудь об этом.

Он на удивление добродушно рассмеялся.

— Ладно. Дай знать, если передумаешь. Незачем тебе быть одинокой, если не хочется. Мы могли бы славно потолковать, напрасно ты уклоняешься.

— Уходи, пожалуйста. Господи, хватит!

Он захватил свой альбом и вышел так же тихо, как Роберт Оливер из студии вчера ночью, даже почтительно закрыл за собой дверь, словно доказывая, что он не такой зеленый юнец, каким я его считала. Уверившись, что он вышел из здания, я бросилась на кровать, вытерла губы рукавом и поплакала, немного, но горячо.

Глава 69 1879

Глава 69

1879

К тому времени, когда поезд прибывает на побережье, уже темно, и они молчат. У нее на вуали налипли хлопья сажи, и кажется, будто что-то не так со зрением. В Фекампе они выходят, чтобы пересесть на кеб до Этреты. Оливье собирает пакеты с полки купе, в котором они проговорили день напролет — чемоданы доставят следом — и ей, когда он встает, чудится, что он весь окоченел, что тело под хорошим дорожным костюмом откровенно старое, и незачем ему трогать ее за локоть, обращаясь к ней — не из-за Ива, а просто потому, что он немолод. Но вот он снова садится и берет ее за руку. Оба они в перчатках.

— Я держу твою руку, — говорит он ей, — потому что могу и потому что она прекраснее всего на свете.

Она не находит достойного ответа, а поезд вздрагивает, останавливаясь. Тогда она высвобождает руку и стягивает перчатку, а потом возвращает ему ладонь. Он приподнимает ее, словно изучая, и она в тускло освещенном купе видит ее как чужую, привычно отмечая, что пальцы слишком длинны, и вся кисть слишком велика для узкого запястья, и что кончики указательного и среднего пальцев выпачканы голубой краской. Она ждет, что он поцелует ей руку, однако он только склоняет голову, словно задумавшись, и выпускает ее ладонь. Потом живо встает, подхватывает пакеты и вежливо пропускает ее вперед.

Проводник помогает им выйти в ночь, пахнущую углем и мокрыми полями. Поезд-дракон за их спинами еще стонет, белый пар затягивает темный ряд домов, размывает фигуры машиниста и пассажиров. В кебе Оливье заботливо усаживает ее рядом с собой, лошади трогают с места, и она в сотый раз гадает, как могла согласиться на эту поездку. Потому ли, что Ив настаивал, или потому, что Оливье хотел, чтобы она с ним поехала? Или это она сама хотела, и у нее не хватило сил отговорить Ива, любопытство помешало?

В Этрете над булыжными мостовыми размытые пятна газовых фонарей. Оливье протягивает ей руку, помогая сойти, а она кутается в плащ и незаметно потягивается: она тоже окоченела от долгой дороги. Ветер пахнет солью, где-то там одиноко вздыхает Канал. Этрета погружена в унылое курортное межсезонье. Ей знакома эта мелодия моря, она не раз бывала в этом городке, но нынешней ночью он видится ей по-новому: глушь, край земли. Оливье распоряжается багажом. Украдкой глянув на него сбоку, она видит, что он печален и мыслями где-то далеко. В каком десятилетии он бывал здесь? Отдыхал ли на побережье давным-давно с женой? Может ли она спрашивать его о таких вещах? На его лице под уличным фонарем темнеют морщины, изящные чувственные губы растрескались. В высоком доме с трубой напротив станции в окне первого этажа зажглась свеча; она видит, как кто-то ходит по комнате, может быть, женщина прибирается, прежде чем лечь в постель. Она гадает, как живут в этом доме и почему сама она живет в другом, в Париже: она думает, как легко было бы судьбе устроить все наоборот.