– А! Вот и ты! – Брентон будто только меня и ждал. Почему «будто»? Он меня давненько ждал. Да все никак. Питерские и приплюсованные к ним европейские подвиги Боярова Брентону не то чтобы неизвестны, он ими просто не интересовался. Американец есть американец: все, что вне США, до фени. Но! Мент есть мент: мол, ты, сукин сын, еще не попался, но попадешься, поверь моему чутью, насквозь вижу!

– Плохо! Очень плохо вы начинаете разговор, мистер Боярофф! – если «мистер», значит он демонстрирует «на вы». Не вежливость подчеркивает. Официальность.

А я взял и гоготнул. Непроизвольно. Задрипанному Карначу с Васильевского острова далеко до Брентона, но Брентону до Карнача оказалось рядом. Ну, слово в слово! Будто не в 60-м участке я сижу, не на Брайтоне, а в родненьком Питере два года назад. Зря гоготнул. Беженец хренов, набегаешься!

Брентон побледнел – веснушки заискрили, проявились по всей его продолговатой (скажем так) физиономии. По стереотипу начальственные копы не бледнеют, а багровеют. И загривок у них бизоний, и рожа – за два дня не обгадишь, и жуют они вечно – сигару, резинку, остатки предыдущего задержанного… Брентон, напротив, почти альбинос (бледнеющий альбинос – зрелище, доложу я вам!), неподвижен лицом, как восковая фигура, и сух… ну, как брют. Оно и хуже. При взрывном темпераменте за противником легко уследить и предугадать реакцию – на физиономии все написано. А тут… Взрывной-то он, Брентон, взрывной – полигон в Лас- Вегасе, подземный: вроде на поверхности тишь-гладь, внутри же не приведи Господь.

А Господь возьми и приведи меня. К Брентону. Предугадаешь, как же. Даже с моим опытом физиономиста – если кто помнит, давнее «пальмирное» прошлое на том и держалось. А тут… Ну, побледнел. Плохо. Действительно плохо начал я разговор: взял и гоготнул. «Моя плехо понимайт, сэр». К сожалению, Брентон был в курсе: «моя понимайт файн, бьютифулл, ройал».

– Ты, парень, понимаешь по-английски?

– Да, сэр.

– Как называется этот остров?

– Кони-Айленд, сэр.

– Как называется место, где тебя взяли?

– Шипсхэд-бей, сэр.

– Ты соображаешь, о чем я, парень?

Еще бы! В таких случаях я становлюсь на редкость сообразительным. Шипсхэд – овечья (баранья) голова. Кони- Айленд… вот что за Кони – затрудняюсь. Но своей (бараньей?) головой я закивал утвердительно и подобострастно. И к безмолвному киванию вдруг машинально добавил: «сэр!» Униженный и оскорбленный. Да я бы сейчас не только сэром, но и вашим благородием Брентона ублажил, вашим высокородием, вашей светлостью! (светлостью, пожалуй, лишне – счел бы намском-издевкой на альбиносность). Я так внутренне балагурил, пытаясь сохранить баланс между изображаемой униженностью-оскорбленностью и действительно подступившим мандражом. Обостренное чувство родины, говорю же! Объясняю: не той, что за Океаном, а этой – американской. «Зеленку», то бишь грин кард пора получать, вожделенную форму 1-551. Уже имею право, уже имею возможность! Ан: «при ненарушении законов США».