Частный домик в два этажика был тих. Окошки светились.
Зная Левины пристрастия ко всяческим глазкам «с кривым дулом», входную дверь я игнорировал – при так называемой технократической революции у Перельмана должна быть целая система телевиков, не иначе. Гостя видать задолго до порога, а там определять: званый? незваный? Меня Лева не звал.
А вот окошки у него без сигнализации – благоприобретенная уверенность в святости частной собственности для каждого американца. Одно дело – «Русский Фаберже», где есть чем поживиться. Другое дело – домишко, где отдыхает от трудов праведных добропорядочный гражданин, имеющий полное право пристрелить любого, кто нарушит покой посредством внезапного вторжения. Закон суров, но справедлив.
Преступлю-ка я закон. Надеюсь, Лева по старой дружбе не станет в меня стрелять. Надеюсь, Лева промахнется, если станет. Надеюсь, что он пусть и большая сволочь, но ведь не дурак, чтобы в Боярова стрелять. В крайнем случае, он эту честь уступит кому-нибудь из тех, у кого нервы крепче, голова холодней, сердце горячей. Надеюсь, никто из холодно- головых-горячесердечных не коротает вечерок вместе с Львом Михайловичем.
Домик – каменный, не бетонный. Отлично. Бетон все же неудобная фактура для покорения вершин, каменная кладка имеет достаточно выступов, щелей, чтобы забраться к окну, не будучи человеком-пауком из дешевой чейзятины.
Лева был один.
Он торопился.
Он собирал манатки. Что за напасть! Как ни приду к Перельману в гости, он манатки собирает: то Лева, понимаешь, из Питера лыжи навострил в надежде избавиться от опекунов, то Лева, понимаешь, из Квинса лыжи навострил в надежде… На что, Лева? Неужто обратно в Питер? Или подзадержался с делами и только ближе к полуночи на уик-энд?.. На Багамы?
Я прощупал оконную раму – плотно заперто.
Перекарабкался к другому окну – тоже.
А тут? Аналогично.
Все равно войду!
Гони меня, Лева, хоть в дверь – войду в окно!
Я представил, как выдавливаю собственным весом стекло и впадаю в комнату – и тут же организм (а проще – задница) отозвался недавней памятью: осколочной, саднящей. Однако долго мне так не простоять – питерским барельефчиком в полный рост. Неровен час – патрульная машина мимо проследует, да и любая машина, да и любой прохожий…
Сглазил! Прошуршала машина и фыркнула, остановившись где-то рядом. Не в двух шагах, но рядом – метрах в сорока.
Я застыл. А Лева, наоборот, кинулся к окну – уставился в темноту. Ждет? Кого? Стекло изнутри отблескивает – ни хрена ты, Лев Михайлович, так не разглядишь. Соображай!
Сообразил. Дернул за ручку, открыл, близоруко сощурился.