— Я из полиции, — сказал Томмасо.
— Удостоверение?
Томмасо стал было рыться в карманах, но вспомнил, что сдал удостоверение. Плохо его дело.
— Не могу найти.
— Тогда жди, — ответил карабинер. — Через десять минут все пройдут.
Проклятая военная полиция! Обычные полицейские терпеть не могли карабинеров, их сияющие мундиры и тщательно отполированные сапоги. Томмасо пошел к заднему входу. Дорога вдоль церкви вела к неохраняемому складу, Томмасо остановился здесь на мгновение. Услышал, как поезд извещает о своем прибытии на станцию громким гудком. Времени оставалось в обрез. На вокзале вот-вот будет совершено убийство — если только он не успеет этому помешать.
77
77
Ханна не стала бежать, как призывал Нильс, хотя до сих пор чувствовала во рту привкус скорой смерти.
— Простите, — сказала она, останавливая случайного встречного, — где здесь операционные?
— Вам нужно спуститься этажом ниже — и это в противоположной части здания, — ответил санитар, придерживая для нее дверь.
— Спасибо.
Она зашла в лифт вместе с санитаром и попыталась улыбнуться пациенту, лежавшему на кровати, но улыбки, кажется, не вышло. Да и чему тут улыбаться Ханна знала, что закономерность работает, что вероятность того, что ее расчеты ошибочны, составляет один из нескольких миллионов. Тридцать четыре пары координат, расположенные с такой точностью, никак нельзя списать на случайность.
— Вам нужно выйти здесь, — объяснил санитар, и идти в обратном направлении.
— Спасибо.
Ханна затрусила по коридору, но ускоренный пульс только подкармливал компьютер у нее в голове: тридцать четыре убийства, нанесенные на карту с такой божественной точностью. Не хватало двух, Ханна была в этом уверена — как и в том, что они ничего не смогут поделать. Закономерность хочет оставаться закономерностью, целостной системой, и когда они пытаются ей противодействовать, то как будто бы борются против того, что дважды два — это четыре. Или против того, что их с Густавом машина закономерно вылетела тогда в поле. Воюют против законов природы и установленного порядка.