– Ты что, совсем сдурел? – Голос Гунды стал таким визгливым, что у него даже заболели уши и пришлось держать телефон сантиметрах в тридцати от головы. – Сколько ты еще собираешься торчать в этом проклятом городе, а? Ты чем там, черт побери, занимаешься? Ты не звонишь, не работаешь… Небось лежишь целыми днями в постели и бухаешь!

Он подумал: «А нужно ли все это выслушивать?» Он представил ее щедро намазанные ярко-красной помадой губы и выпачканные ею же зубы, и ему стало противно. Он вспомнил родинку в ложбинке груди, которая всегда вызывала у него отвращение, ее стоящие торчком, выкрашенные в оранжевый цвет волосы, с которых, когда она ела, на стол обильно сыпалась перхоть. Вспомнил варикозные вены на ногах, от которых испуганно отдергивал руку, если нечаянно их касался. Перед его мысленным взором возникли ее выкрашенные ярким лаком ногти, изогнутые, как у привидения. В его ушах звучало ее хихиканье, когда она пыталась своими длинными когтями расстегнуть его брюки, чтобы чуть позже, громко дыша в подтверждение вожделения, в которое он не верил, расцарапать ему спину.

Все это вызывало у него отвращение. Конечно, он нуждался в новом заказе, ему надо было как можно быстрее делать новый фильм, потому что наркотики стоили немалых денег. Но только не этой ценой!

Может быть, мысль о нежной Элизабетте, которая, казалось, таяла при его прикосновении, была причиной того, что он рявкнул в телефон: «Поцелуй меня в задницу» – и бросил трубку.

Это могло означать конец его карьеры как автора музыки к кинофильмам. Это понятно. Гунда была злопамятной интриганкой. Она, конечно, не оставит от него живого места. Она везде объявит, что он больше не хочет работать в качестве композитора для кино, а значит, ему придется обивать пороги режиссеров, чтобы как-то нейтрализовать сплетни Гунды.

Пять минут спустя она снова позвонила.

– Ты что, обкурился?

– Не ори на меня!

– Амадеус, а теперь давай поговорим спокойно. Ты приедешь в Германию или мне вычеркнуть тебя из списка и забыть навсегда?

Было слышно, как она нервно дышит, словно мать, которая постепенно теряет терпение в разговоре с ребенком.

– Я приеду! – прорычал он. – Но не могу точно сказать когда. Черт возьми, оставь меня в покое, я приеду!

– Скоро?

– Как получится.

– Я уже могу договариваться о сроках твоих встреч?

– Пока нет.

– На следующей неделе?

«Боже, какая прилипчивая баба!» – подумал он.

– На следующей неделе или через неделю. Больше я пока не могу сказать.

– Мы увидимся?

– Может быть.