Зная, что умирает, Мойра, похоже, решила прихватить с собой и нас — за компанию.

Никто и никогда не заглядывал в ее дом. Собственно говоря, единственный, кого я видела за все это время, был сухонький старичок-почтальон, который обычно подолгу слонялся снаружи, словно в надежде, что хозяйка сжалится и пригласит его на чай. Да, знаю, что ты скажешь, согласна, я должна была попытаться окликнуть его… Но кто мог сказать, чем бы это закончилось для нас? Даже думать об этом страшно… Впрочем, он никогда особенно не задерживался, а потом и вовсе пропал — наверное, Мойра его отвадила.

По вечерам Ифе спускалась вниз — она спала в полуподвале, где тетушка устроила комнату для гостей. Мы с Фионой спали в комнате наверху. Мне удалось обнаружить стопку старых тетрадок, которую оставил здесь кто-то из прежних жильцов. Когда я смахнула покрывавший их толстый слой пыли, то обнаружила на обложке дату их выпуска — 1941 год. Сейчас ты держишь в руках одну из них — впрочем, думаю, ты и сам уже догадался. Я даже стала вести своеобразный календарь, отмечая в нем дни с нашего отъезда из дома — мне плевать, даже если он попадется на глаза нашей дражайшей тетушке. Фиона постоянно жалуется на головную боль, но я стараюсь не слушать — я застукала ее, когда она таскала сигареты из кухонного шкафчика, и догадалась, что она не смогла удержаться и вновь стала курить.

Нет… есть еще кое-что, что убеждает меня, что все было совсем не так, как мне казалось.

Однажды утром — кстати, это было не так давно — я проснулась оттого, что услышала, как в замке двери поворачивается ключ.

— Кто тут? — всполошилась я, сев на постели и протирая заспанные глаза. По-моему, мне снились ведьмы.

— Спи-спи, дорогая, — успокаивающе прошелестела из своей спальни Мойра. Но я знала, что мне не послышалось. Подбежав к двери, я подергала ручку — дверь была заперта. Итак, тетушка сочла, что притворяться уже нет нужды — в этом доме мы были не гостьями, а пленницами. Затаив дыхание, я прислушалась — слабое позвякивание и скрежет поворачиваемых в замке ключей, донесшиеся из прихожей, подсказали мне то, о чем я и так уже смутно догадывалась, просто не решалась сказать. Какие же мы были дуры! Еще в тот день, когда она усадила нас за стол, нам следовало не слушать ее разинув рот, а свернуть ее тощую шею. Потому что если у нее рак, то я — мадам Кюри, черт возьми! Нет, это была месть — просто месть, и ничего больше. Теперь я наконец поняла, что нам не суждено покинуть этот дом. Во всяком случае, живыми.

С этого дня нам больше не разрешалось покидать наши комнаты. Даже после того, как я начала мочиться кровью. Господи, как это было ужасно… Но хуже всего оказалось то, что я понятия не имела, почему у меня начались эти мучительные боли, от которых все кишки, казалось, выворачивались наизнанку.