— Прошу тебя, забудем об этом! Ты спрашивал, что со мной? Да ничего страшного: Фабиенн считает, что мне нужно иногда… консультироваться.

Он кивнул швейцару, остановившему для нас такси, и легонько подтолкнул меня вперед.

— Ну давай. «Живи до ветхой старости и пусть корона Славы благословит чело твое…» До пятницы!

2

Пока автомобиль рассекал просторы безбрежного моря огней на мокром асфальте вечернего Стрэнда, я все пытался вспомнить, откуда же эта строка. Мгновенное озарение — и память перенесла меня в Хартон, на много лет назад.

Томас Ловелл Беддоуз, «Насмешка над смертью»… Тусклый свет настольной лампы и две мальчишеские головы, склонившиеся над книгой. Арнольд только что прочитал мне стихотворение, сочиненное во время каникул; кажется, тогда он уже заканчивал Хартон. Да, это был его последний семестр. Свой поэтический цикл он назвал на мой взгляд несколько странно — «Геспериды»…

С каким трепетом выговаривал он заклинания Гуанче, и какая же память была у него на разные диковинные созвучия! В поэзии Арнольда сплелись мотивы Суинберна, Китса и Шелли — о чем я тогда не мог, конечно, и подозревать: ведь именно он заставил меня впервые прочесть этих поэтов — и полюбить на всю жизнь. Но была в его строках и какая-то своя, особая прелесть; что-то новое, доселе неслыханное. В тот вечер он прочел мне и другое свое стихотворение, «Эстрелитца», появившееся позже в оксфордском поэтическом сборнике; ранее редактор в Хартоне это произведение отверг, ссылаясь на некие «болезненные настроения»:

Хорошо помню лихорадочный восторг, с каким обрисовывал он передо мной одно за другим удивительные растения своего заветного Острова: «Абутилонг — воплощенная красота: похож на фритиллари, но обитает на ветвях… Хибискус — это плоть и пламя… Тут же и клавеллонес, источающий пряный свой аромат, и заросли каллы: стебли с цветами гнутся — то ли от пчел, то ли от тяжелых капель ночной росы…» И уж совсем очаровательными вышли у него шелковистые вытянутые головки эстрелитцы, по-птичьи выглядывающие из-за каменных стен.

— Чем же ты все-таки собираешься заняться после университета?

— А что бы ты мне посоветовал? — спросил он насмешливо.

— Да ты просто родился поэтом!

Он не стал ни смеяться над моей наивностью, ни отчитывать за комплимент, а сразу вдруг заговорил о другом. И все-таки в тот вечер в своей беседе мы вновь вернулись к той же теме: стали спорить о творчестве и вдохновении, о том, что есть гений, и прав ли был Сэмюэл Батлер в своем афоризме: «Гениальность — что деньги: у всех есть понемногу». И еще: осознает ли в себе «искру божию» сам гений; Нельсон, скажем, или Шекспир — подозревали ли они о том, что судьба обрекла их на бессмертие? Тут-то и высказал Арнольд мысль, которую я потом не раз вспоминал: