Идя на первую лекцию, я остановился поглазеть на группу туристов у статуи. Среди них были японцы, одна пара говорила по-итальянски, но в основном это американские семьи выбирали вуз. Старшеклассники были младше меня всего на несколько лет, но казались мне наивными и неискушенными.

— Как написано на мемориальной доске, это статуя основателя нашего университета, — говорил экскурсовод, румяный говорливый студент с манерами ведущего игрового шоу. — У нас бытует шутка, что эта статуя трижды лжет. Во-первых, наш основатель, к сожалению, не был таким красивым. Позировать он нанимал молодого студента философии. — Туристы переглянулись. На лицах появились улыбки и усмешки. — Вторая ложь — это дата. Здесь значится «1647 год», но университет был основан в 1641-м. Никто не знает, почему выгравирована неверная дата…

Я посмотрел на часы. Урок начнется через пять минут. Пришлось бежать, недослушав про третью ложь.

Первую лекцию по судебному праву читал самый, пожалуй, знаменитый профессор университета — Эрнесто Бернини. Бывший генеральный прокурор Соединенных Штатов, профессор Бернини был еще и автором книги по философии юриспруденции.

Аудитория показалась мне произведением искусства. Стены, до половины обшитые темными панелями вишневого дерева, а вверху выкрашенные в кремовый цвет, украшали портреты бывших деканов. Витражные окна по очереди загорались сочными красками, когда за ними проходило солнце. Ряды стульев спускались полукружиями к одинокой кафедре в центре. Я занял место наверху, у двери.

Присев, начал разглядывать студентов. В аудитории стоял электрический гул сотен быстрых разговоров, которые я не мог разобрать. Среди сокурсников я видел выпускников частных школ Новой Англии, с взъерошенными вихрами, в блейзерах, белоснежных рубашках и хороших брюках; были здесь и хипстеры с торчащими волосами и айподами из Нью-Йорка или округа Колумбии; другие, в брюках хаки или спортивных штанах, консервативных клетчатых рубахах и бейсболках, попали сюда из школ Большой десятки Мидвеста. Обращало на себя внимание обилие красивых лиц, непринужденность и легкость общения друг с другом. Я подумал, что, в сущности, ничего не знаю об этих людях; нью-йоркский хипстер, возможно, из Канзаса, очкастый ученичок дорогого интерната мог оказаться парнем из обычной бесплатной школы в Оклахоме. Здесь наша жизнь начиналась заново. В этом университете мы становились тем, кем решали быть.

Рядом со мной сел молодой темнокожий парень в пиджаке и галстуке.

— Найджел, — сказал он, протягивая руку. Я удивился, услышав британский акцент. Вид и манеры у него были безупречны, но на губах мелькала асимметричная лукавая улыбка.