Теперь у него и этого не осталось.
…Пролежав несколько часов, он встал, вышел в коридор, потом сел в стоявшую на Бергсгатан машину и поехал в сторону Сольны и Северного кладбища. Он снова поговорит с ней. Гренс постоял у ворот, рассматривая тени, а потом направился на север, мимо неясных очертаний, к стене, окружавшей тюрьму, и к церкви с красивой башней.
— Гренс.
Темнота, тишина. Разве не было этой вони, огня, сажи и солярки, разве могла оказаться сном эта голова в окне, рот, произносящий «я их убью»? Сейчас здесь остались только птицы, громко поющие на рассвете, и поселок, который проснется, ничего не зная ни о захвате заложников, ни о людях, неподвижно скорчившихся на полу.
— Слушаю.
Комиссар нажал кнопочку у калитки и теперь говорил в микрофон.
— Это я расследовал все это дерьмо. Впустите меня?
— Сейчас три часа ночи.
— Да.
— Здесь нет никого, кто…
— Вы меня впустите?
Гренс прошел в калитку, миновал центральный пост и оказался на одном из пыльных внутренних дворов тюрьмы.
Он никогда еще не приказывал стрелять в человека на поражение.
Это было его решение.
Его ответственность.
Гренс подошел к зданию, которое называлось «корпус „В“», ненадолго остановился у входной двери, задрал голову и посмотрел на третий этаж.
Гарью словно бы запахло еще сильнее.
Сначала — взрыв, пуля пробила, разнесла вдребезги сперва окно, потом человеческую голову. Следом — еще один, более мощный; гнусный черный дым, дым без конца скрыл то, что они пытались рассмотреть, — взрыв, которого никто не мог объяснить.