— Понятия не имею, о чем ты, — сказала она, отметая его нападки. — Кто донес, когда донес?

Пол смотрел на нее исподлобья. В глубине взгляда она разглядела намек на сомнение.

— Ты хочешь сказать, что ничего об этом не знаешь? — пробурчал он.

— Знаю о чем? Будь так добр, расскажи!

Наконец-то он выпрямился, взглянул на дверь:

— Я просидел на допросе все утро.

— На допросе?

Она услышала, как убедительно прозвучало ее удивление.

— Если ты мне лжешь… — начал он, но остановился. — Если я выясню, что в полицию ходила ты…

Турюнн заметила, что он говорит всерьез. Она знала его уже восемь лет. Четыре из них они прожили вместе. Она давно заметила, какой он вялый и ленивый, и дала ему понять, что знает это. Но теперь он был зажат в угол. Он мог потерять все, и он открылся ей с новой стороны. Она не сомневалась, что он может стать опасным, если давление на него усилится.

— Сядь, — сказала она решительно.

Пол опустился на стул.

— Дай мне пару минут отпустить пациентку.

Извинившись и сославшись на то, что случилось нечто серьезное, Турюнн выпроводила девушку и встала у окна. Каждую секунду с тех пор, как она получила письмо от адвоката, к которому ходил Пол, она испытывала к нему жуткую ненависть. Он принялся осуществлять угрозы, подал в суд, чтобы заполучить Уду. До нее дошло, что он доведет дело до конца, ее родительская ответственность будет оцениваться экспертами, и Пол воспользуется теми мелкими неприятностями, которые случались с Удой. Накопает какого-нибудь дерьма, которого на самом деле не было. Очень глупо с его стороны. Ее ничто не остановит, если придется выигрывать затеянную им войну. А Турюнн была в состоянии вести ее куда умнее.

Когда она вернулась в комнату отдыха, он все еще сидел неподвижно, уставившись в стол. Она думала отругать его за то, что он ворвался посреди сеанса, но поняла, что это будет лишним. Села с другой стороны стола, наклонилась к нему:

— Если ты хочешь, чтобы я тебе помогла, ты должен мне все рассказать.

Пол взглянул на нее. Взгляд уже переменился и походил на тот, давний, — и в ней тут же проснулось сострадание. Это ее удивило, потому что ненависть никуда не исчезла.

— Кто-то заявил на меня за мошенничество с пособиями, — сказал он, и по его деловому тону Турюнн поняла, что он ее больше не подозревает.

— Я тебе говорила, что эта история с декларациями — дичайшая глупость, — сказала она скорее в утешение, нежели обвиняя.

— Я это делал, чтобы дать шанс нескольким бедолагам, ты же прекрасно знаешь.