Спасенная, отряхивая юбку-тюльпан и потирая запястье, сказала merci. Гораздо звонче рассыпалась в благодарностях висевшая на ней подружка, по чьей милости девушку (которая, Викуша, была твоей мамой, еще тебя не родившей, так что Ульрих спас и твою, детка, жизнь) чуть было не разорвало пополам.

На каком языке она поблагодарила? На французском. Ульрих моментально отреагировал со своим швейцарским прононсом. А она умела по-французски не только спасибить. Так они разговорились. Хотя в сумме они проговорили… ну, не больше двадцати минут. Лючия вроде бы собиралась куда-то по близкому адресу, но сначала вошла в автомат позвонить. Там трубку не взяли. Визит, таким образом, отменился. Под разговор они влились в толпу, и толпа их понесла в другую сторону — к Сухаревке. Подружка вообще молчала. Она не знала французского. Ульрих сперва не переходил на русский. Ну, швейцарец и швейцарец. Для девушки — языковая практика. А потом его вдруг холодом продернуло — что же он, так и будет ее дурить? Признался, что знает и немецкий и русский. Продолжали по-русски. И вдруг между ними врезался шотландский оркестр, а за ним какой-то кувыркач посередине колеса, и фестивальная толпа на Садовом кольце рассоединила их. Ульрих не успел ни узнать фамилию Лючии, ни записать телефон. Да и не факт, что мама так бы уж сразу этот телефон незнакомому человеку продиктовала. Кстати, у нее телефона московского и не было.

— Они останавливались временно у тети Лили. Помнишь Лиличку, Вика?

— Конечно, бабуля, помню. А кто такие «они»?

— Так Лёдик Плетнёв же ее тогда в Москву возил.

— А, ясно. Ну давай.

— Что давать?

— Давай дальше про маму и Ульриха.

У романтичного Ульриха это видение засело в голове как гвоздь. А Ульрих более всего упрям, честолюбив и любит невозможные задания. Во что бы то ни стало он решил найти эту девушку. Загвоздка в том, что на следующей неделе он покидал Советский Союз. Это было прописано в визе, в пометке «выезд в государство Швейцарию не позднее чем…». Билет на поезд был на через три дня.

Всю ночь взвинченный Ульрих носился по фестивальным аллеям. Безрезультатно. В ночных закоулках рыскали своры дружинников. Ульрих несколько раз описывал эту ночь Виктору. Выходило неотличимо от того, как принято представлять себе китайских хунвейбинов. Визжали обезумевшие орды. Где-то происходили несомненные суды Линча. Ульрих сторонился. Там совершалось жуткое. Во Франции он потом слышал рассказы о расправах над коллаборационистками после войны и видел фото. Он вспомнил Москву. Как было сказано в газете, и в Москве резали брюки «стилягам», «сбривали волосы с голов чересчур раскованных», по мнению дружинников, девиц.