Район восточных гаваней в Амстердаме я знал плохо, и мне пришлось поблуждать, прежде чем я нашел нужный мне дом — бывшее складское здание. Когда я открыл обшарпанную дверь, на которой была прибита табличка «Зал-студия Омнибус», то услышал раздававшееся сверху пение.

Я поднимался по ступенькам, минуя заколоченные двери на первом, втором, третьем этажах, и голоса, преимущественно женские, все сильнее резонировали у меня в ушах. Особенно те, которые вырывались из хора и утончались до пронзительного звона.

Дверь на верхнем этаже была распахнута. Я вошел в длинный полутемный зал и прошел к группе людей, сидевших на стульях в середине помещения. Перед ними, у задней стены, стояли восемь певцов Омнибуса. Шла репетиция. Никто из присутствовавших не обратил на меня внимания, кроме Нади.

Когда руководитель отпустил ансамбль, Надя подошла ко мне.

Короткая стрижка, никакой косметики, джинсы и куртка — ей это шло. В ней мне этот стиль даже нравился.

— «В одном из рязанских монастырей, а именно — в Захарьинском Суровском, монахи практиковали так называемое высокое пение. Необычное для русского православного обряда, оно имеет аналоги на Востоке — например, обертонное пение в тибетских монастырях»... — проговорил я по памяти известную нам обоим цитату.

— Это то, что тебя сюда привело? — спросила она.

— Не только. У меня к тебе пара вопросов. Точнее, два вопроса и два сообщения. Скажи сама, с чего я должен начать.

— С вопросов.

— Вопрос первый: от кого ты знаешь о моей жизни?

Ее взгляд соскользнул с моего лица и ушел в левый нижний угол зала, где ничего не было. Надя помедлила и назвала мне одну из сотрудниц Амстердамского университета.

— Вы подруги?

— Это второй вопрос?

— Это второй сегмент первого вопроса.

— Ты не предупредил о сегментах.

— Я рассчитывал на исчерпывающие ответы.

— У меня с ней деловые отношения. Я делала для нее переводы, чтобы подзаработать. Иногда она что-то говорила о тебе.

— Почему ты ей не сказала, что я тебя давно не интересую?