— Ты мне рассказывал любопытную историю — о песне, которую твой отец якобы слышал в Рэйфордской тюрьме, а на самом деле эта песня была написана годы спустя.

— А… это, — пробормотал я с невольным облегчением.

— Тогда я не обратил на это особого внимания. Но ты же меня знаешь: все, о чем я узнаю, застревает у меня в памяти и не дает покоя, как заноза. И в конце концов я решил позвонить в это самое исправительное учреждение.

Он плеснул мне в бокал еще текилы и жестом предложил немедленно выпить. Я так и сделал, не отрывая глаз от его лица и ощущая все большее беспокойство.

— Получить нужные сведения оказалось не так просто, — продолжил Кэмерон. — Тамошние ребята перерыли все архивы и вроде бы что-то нашли, но явно не торопились делиться информацией. Пришлось задействовать все свои связи.

— А что именно ты хотел узнать?

— Сколько времени твой отец провел за решеткой.

Я поставил бокал на скамейку. Кэмерон пристально смотрел на меня:

— Точные даты заключения и освобождения — вот что мне было нужно.

— И что, с этим возникли проблемы?

— Представь себе.

— Какие?

— Мы оба знаем, что его посадили в семьдесят первом, так? Сколько тебе тогда было лет? Три года?

— Уже почти четыре. Я тогда вцепился в его ногу, чтобы помешать копам его увести. До сих пор об этом помню… По сути, это одно из самых ярких воспоминаний детства. Мисс Скорбин тогда предложила матери не водить меня в подготовительный класс, а подержать дома пару месяцев, чтобы я пришел в себя, настолько сильное я пережил потрясение…

Кэмерон медленно кивнул:

— Итак, двадцать седьмое октября тысяча девятьсот семьдесят первого года — вот точная дата его поступления в Рэйфорд. Помнится, в том же месяце открылся «Диснейуорлд»,[24] и все местные газеты только об этом и писали…

— Так в чем проблема?

— Проблема в дате освобождения.

— Но она же известна: тысяча девятьсот семьдесят седьмой год. Отец провел в тюрьме шесть лет. Мой десятый день рождения мы отмечали уже всей семьей.

— А вот в архивах Рэйфордской тюрьмы другие данные.