Скольких дураков в своей жизни я встретил,

Мне давно пора уже орден получить, – поет он.

Голый, батюшка Николай игриво покачивается, и тянет руки к супруге. Та взвизгивает, хихикает, прикрывается подушкой (а ведь только что звала!.. впрочем все они, сучки, одинаковы – прим. Сценариста). Продолжает петь с кассетника Окуджава, – мы видим на стенке его портрет, бард прищурился, будто не верит своим глазам, – а еще фото отца Николая в форме и с «калашниковым» на фоне пустыни. Молодой воин-интернационалист и Окуджава ласково смотрят друг на друга, как два советских дебила.

Дураки обожают собираться в стаю, – подпевает Окуджаве батюшка.

Впереди главный – во всей красе, – подпевает он.

В детстве я думал, что однажды встану, – поет он.

…. а дураков нету, улетели все! – поет он.

Матушка снимает с себя сорочку и у зрителей захватывает дух. Единственный, кому не хватает мозгов заткнуться и просто полюбоваться этим совершенством – бард Окуджава. Его голос, хриплый, чудаковатый и хитрый одновременно – будто лицо В. Ленина или молдавского торговца чилийским виноградом на Центральном рынке Кишинева (бля буду, конечно наш, молдавский, ну и что, что февраль! – В. Л.), – продолжает гнусавить с ленты кассеты.

Ах, детские сны мои, какая ошибка, – поет он.

В каких облаках я по глупости витал! – поет он.

У природы на устах коварная улыбка, – поет он.

Видимо, чего-то я не рассчитал, – поет он.

После того, как раздраженный зритель думает, наконец «да заткнись ты, придурок», бард умолкает. Мы слышим скрип постели. Никакой эротики, мы все-таки во владениях РПЦ. Только детали. Рука, нога, прядь волос на лбу.