— Делайте, что вам велено, — приказал он. Боже, как он ненавидел эту каморку, ее выбеленные стены, которые в отдельных местах блестели, как будто их когда-то облили водой, а потом дали им высохнуть.

— Он ничего не скажет, вот увидите, — произнес Гискес, который сидел в углу.

Пройсс посмотрел в его сторону. Даже Гискес, и тот считает, что дальше допрашивать бесполезно. Однако Пройсс не спешил с ним согласиться.

Его поезд на Вестерборк должен отойти в десять утра, а сейчас всего восемь. Он уже позвонил де Грооту и сказал, чтобы тот взял колонну, шагающую из еврейского квартала к вокзалу, под контроль, а также проследил за погрузкой в вагоны. Надо сказать, что такое ответственное задание детектив-сержант получил впервые. На вокзале колонну депортируемых поджидали люди Гискеса, а его собственные сотрудники крипо и эсэсовцы дежурили у театра, так сказать, для надежности, в придачу к тем, кто уже охранял колонну. Для этого он был вынужден прибегнуть к выкручиванию рук, и настоял на том, чтобы число охранников было удвоено в целях обеспечения порядка при погрузке на поезд. Так что теперь у него все на месте кроме последнего фрагмента мозаики, который был ему отчаянно нужен. Те евреи? Они хотят угнать сегодняшний поезд или поезд на следующей неделе? Или вообще через месяц?

Принятые им меры ни к чему не привели. Облава на Вейтенбахстраат, дом, в котором когда-то жила Вресье Схаап, она же Вресье Иккерсхейм, ничего не дала. Они лишь напрасно потратили время. Он наблюдал с улицы, как Кремпель молотил кулачищами по двери дома номер 365, однако шарфюрер сумел лишь до смерти перепугать голландку и ее троих малолетних детей. Затем он отправил Кремпеля, чтобы тот обыскал дом справа, номер 367, и слева, 363, однако эсэсовец так и не обнаружил там никакой еврейки по имени Вресье. Более того, в этом доме вообще не было никаких евреев.

Но этот коротышка-голландец наверняка что-то знает. Пройсс был готов спорить на что угодно.

— Еще раз, — сказал он гестаповцу, после того, как тот облил водой голову пленника. Скатерть тотчас намокла и стала темной от воды или крови. От чего именно, Пройсс не мог сказать, потому что и вода, и кровь перемешались.

Йооп простонал и что-то прошептал — но так тихо, что Пройсс не расслышал. Он подвинулся ближе к сидевшему за столом человеку.

— Что ты сказал, Йооп? Повтори, что ты сказал!

На этот раз голландец заплакал, и Пройсс разобрал слова:

— Mijne liefe, Annie.

Пройсс едва не пропустил имя. Моя любовь, Аннье, сказал голландец. Разумеется! Как же он раньше не догадался? Пройсс повернулся к Гискесу.