Пока Иван пересчитывал деньги, сходка одобрительно гудела: одни удивлялись безразмерному кошельку Лысого, другие выражали уважение Ивану Обушинскому. Но и тех и других переполняла белая, в лучшем смысле слова, зависть.

— Классный ты парень! — добавил Лысый, напоследок хлопнув убийцу по плечу. — Так держать!

Обушинский вернулся на место, а Лысый, немного освоившись с обстановкой, обратился к сходке и ее вооруженному конвою:

— Кто сейчас помнит о злодеяниях Серафима?

Зал ответил тишиной.

— Кому какое дело до засранца? — самодовольно продолжал авторитет. — Никому! — объявил оратор. — Пусть теперь так и будет. Все видели нового героя времени, все знают, что он натворил. Прошу любить и жаловать. Иван Обушинский, убийца, сатана в шкуре человека, чугунная репа, остальные грабли, армоцементные кегли, железобетонный шнобель — пожалуйста! Я объявляю моду на Ивана Обушинского, господа! С этого момента ни одна живая душа, ни одно средство массовой информации не должны упоминать имя Серафима. Кто это сделает, будет иметь дело со мной.

Вспышке ораторского вдохновения быстро положил предел автоматный залп. Лысый осекся, его движения вновь сковала осторожность. В воцарившейся тишине страшный своим демоническим спокойствием генерал Мамедов произнес:

— Не возбухать!

— Да, господа, — согласился перепуганный Лысый, с трудом обретая драгоценный дар речи. — Впадлу нам возбухать. Да и было бы из-за чего. Итак, я уже говорил: за трое суток цветущий город здорово изменился. Не видать зеленых насаждений, до неузнаваемости преобразились жилые дома, учреждения, куда-то пропали банки, заводы, магазины и магазинчики. Что я этим хотел сказать? — Лысый растерянно оглядел сходку, было очевидно, что автоматной очередью у него отшибло память. Взгляд авторитета вдруг застыл на главном противнике, Большом Патроне: — А?! Где, сука, банки, заводы и учреждения?!

Если бы над ухом Лысого не просвистело еще несколько пуль, он бы наверняка схватил оппонента за жабры.

— Я приношу извинения, — опомнился Лысый, — за некоторые выражения. Но и вы должны меня просечь. Мне горько… мне обидно… Товарищ генерал, уважаемые солдаты. Мне досадно, что подчас такие глубокоуважаемые… особы, как Большой Патрон, ни с того ни с сего обзывают меня вонючим засранцем и разворачивают боевые действия.

Чуть скосив глаза в сторону смотревшего в висок автомата, тщательно выбирая выражения и не возбухая, Большой Патрон ответил:

— Многоуважаемый Лысый, достопочтенная сходка, любезный генерал, дорогие солдаты, я не понимаю, о чём бакланит этот человек. Я не припомню, чтобы когда-нибудь обзывал его вонючим засранцем.