— Спасибо, Люсьен.

— Каковы ваши планы?

— Не знаю. Я действительно не хочу в тюрьму, так что, наверное, как всегда, слиняю из города. Просто исчезну. Эти хлыщи меня не поймают. Для меня в этом нет ничего нового.

— И куда поедете?

— Ну, я мог бы податься и в Миссисипи, раз уж мой дорогой старший братец так высоко меня оценил. Когда я смогу получить свою долю наследства?

— Кто знает… Сейчас, когда мы с вами тут беседуем, там идет битва за него. Может, через месяц, а может, через пять лет. У вас есть мой телефон. Позвоните через несколько недель, глядишь, что-то и прояснится.

— Позвоню.

Люсьен расплатился, и они вышли через боковую дверь. Там, в переулке, и попрощались. Люсьен поспешил в аэропорт, Энсил — в отель. Когда он до него дошел, его уже ждал детектив.

В битком набитом зале, затихшем, ошеломленном, Фриц Пикеринг изложил свою историю со всеми сокрушительными подробностями. Летти сидела совершенно убитая, с опущенной головой, уставившись в пол, а потом и вовсе закрыла глаза. Время от времени она качала головой, как бы не соглашаясь, но никто в зале ей не верил.

Ложь, ложь, ложь…

Фриц продемонстрировал копию завещания своей матери. Джейк возражал против его приобщения к вещественным доказательствам на том основании, что невозможно было подтвердить подлинность почерка Айрин Пикеринг, но судья Этли почти не слышал его. Все было очевидно.

Уэйд Ланье попросил своего свидетеля зачитать пункт четвертый, тот, в котором говорилось, что Летти Лэнг завещано пятьдесят тысяч. Пикеринг прочел его медленно и громко. Два-три человека в ложе присяжных покачали головой, словно не могли в это поверить.

— Итак, мистер Пикеринг, — Уэйд Ланье продолжал вколачивать гвозди, — вы с сестрой усадили Летти Лэнг за кухонный стол и показали ей завещание вашей матери, так?

— Так.

— И если ранее в своих показаниях она заявила, что никогда не видела ничьего завещания, значит, она солгала?

— Наверное.

— Протестую, — подал голос Джейк.

— Отклоняется, — прорычал судья.