— Подойди к окну, Аннета, но только потише, — сказала она. — Давай вместе слушать, опять музыка играет.

Обе притихли; наконец размер песни переменился, и Аннета воскликнула:

— Царица Небесная! Да ведь я прекрасно знаю эту песню, это французская песня: ее поют у нас на родине!

Это была баллада, которую Эмилия уже слышала в один из вечеров, однако не та, с которой она впервые познакомилась в рыбачьем домике в Гаскони.

— О, это француз поет, — заметила Аннета, должно быть, мосье Валаккур…

— Тише, Аннета, не говори так громко, — остановила ее Эмилия, — нас могут подслушать.

— Как! вы боитесь, что шевалье подслушает? — удивилась Аннета.

— Нет, — печально промолвила Эмилия, — не он, а кто-нибудь, кто донесет на нас синьору. На каком основании ты думаешь, что это поет г. Валаккур? Но слушай! Песня раздается громче! Узнаешь ты его голос? Я боюсь довериться своему собственному суждению.

— Мне никогда не случалось слышать, чтобы мосье Валанкур пел, — отвечала Аннета.

Эмилия с разочарованием заметила, что и она также не имеет никаких убедительных причин думать, что это Валанкур, и основывается только на том, что музыкант должен быть француз. Вскоре она услышала ту песню, которая была ей знакома из рыбачьего домика, и уловила свое собственное имя, повторенное до того отчетливо, что и Аннета его слышала. Эмилия задрожала и опустилась на стул у окна; между тем Аннета громко позвала:

— Мосье Валанкур, мосье Валанкур!

Как ни старалась Эмилия остановить ее, но она кричала все громче и громче; лютня и голос вдруг умолкли.

Эмилия прислушивалась некоторое время в состоянии невыносимой неизвестности, но ответа не последовало.

— Ничего не значит, барышня, — решила Аннета, — наверное, это шевалье, и я хочу поговорить с ним.

— Нет, Аннета, я думаю обратиться к нему сама, — отвечала Эмилия; — если это Валанкур, то он узнает мой голос и ответит. — Кто это там поет в такой поздний час? — произнесла она громко.

Настало продолжительное молчание. Повторив вопрос, она различила какие-то слабые, членораздельные звуки, тотчас же потонувшие в завываниях ветра, но звуки были так отдаленны и так быстро пронеслись мимо, что она едва могла их заметить, а тем более разобрать слова или узнать голос. После долгой паузы Эмилия позвала еще раз; и опять раздался голос, но столь же слабо, как и раньше. Девушки убедились, что нечто другое, кроме силы и направления ветра, заглушает слова: глубокие впадины окон препятствовали членораздельным звукам вырываться наружу и быть понятыми, хотя обыкновенные звуки доносились легко. Эмилия, однако, склонна была думать, что незнакомец не кто иной, как Валанкур. Раз он очевидно узнал ее голос и даже ответил ей, она отдалась безмолвной радости. Но Аннета, однако, не была безмолвна. Она опять принялась звать, но не получала ответа; Эмилия, боясь, что дальнейшие попытки, крайне опасные, привлекут внимание стражи, и притом все-таки не разрешат их сомнений, заставила Аннету прекратить свои крики на сегодня и решила сама завтра поутру расспросить Людовико еще настоятельнее прежнего. Теперь она имела возможность заявить положительно, что незнакомец, слышанный ею раньше, все еще находится здесь, и направить Людовико в ту часть замка, где он был заключен.