— Конечно. Но в своем ли вы уме, мистер Харвей?

— На что вы намекаете?

— А вот на что. Вас застали во время непристойного занятия, и вы мгновенно осознали нежелательные для вас последствия. Иначе говоря, почувствовали опасность. И вы поступили так, как вас учили. Как вы привыкли действовать в момент опасности. Вы первым нанесли удар. Вы сбросили молодого человека с лестницы, и он умер. Затем позвонили в полицию. Я верно излагаю факты, мистер Харвей?

— Нет. Как вам только в голову пришел подобный бред?

… Я почувствовал, что повышаю голос. Но ничего не мог поделать с собой. Этот тип постепенно начал выводить меня из себя. Жалкий слюнтяй, который по странной воле закона превратился в облаченную властью персону. Ему явно доставляло наслаждение подвергать словесной пытке и играть на нервах тех, кто в силу того же закона обязан отвечать на его ехидные вопросы. Слюнтяй, у которого еще молоко на губах не обсохло и который никогда ничего не знал о жизни, кроме того, как набить жратвой брюхо и выспаться в теплой постели. Разве он когда-нибудь пробирался по болотистой топи, по пояс погружаясь в вонючую жижу? Или валялся часами в грязи, как свинья, под пулями врага, стреляющего из засады? Разве он когда-нибудь выскакивал из окопной дыры навстречу солдатам противника, надвигающимся на тебя со штыками наперевес? Сверкающий на солнце штык! Одна из тех вещей, которые я никогда не смогу забыть. Занесенный надо мной штык и искаженное ненавистью вражеское лицо.

Он никогда не бредил штыком, этот слюнтяй. Он продолжал как ни в чем не бывало свой допрос. Но что-то в этом допросе изменилось. Или мне померещилось? Тон его голоса стал другим: мягче, почти дружеским. Возможно, это значило, что ему больше не о чем меня спрашивать. Что моей нравственной пытке приходит конец?

— Имейте в виду, пожалуйста, мистер Харвей. Я вовсе не обвиняю вас в убийстве. Если человек подвергается нападению, он защищается, и это не считается преступлением. Но Филипс мертв, и только вы можете сказать нам, как это произошло.

— Я уже сказал вам. И могу еще повторить сотню раз. Кто-то позвонил мне по телефону…

— Не надо об этом, мистер Харвей. Расскажите лучше о Филипсе. Это очень меня интересует, потому что я не могу понять, каким образом он умудрился напугать вас. Хотя умерший был значительно моложе, он, тем не менее, уступал вам и в росте, и в физической силе. Я склонен объяснить случившееся только одним обстоятельством. Филипс держал что-то в руке, и он намеревался напасть на вас. Что это могло быть? Крупный по размеру прибрежный камень-голыш?