– Давай, давай, козявка, я люблю, чтоб титьки болтались голые… А то личико ножом попишу – мамка не узнает!

Ветерок, пробивающийся сюда слабыми порывами, холодил оголенные груди.

Они с Мириклой попали на вокзал всего несколько дней назад. Выхода не было. Когда пробирались по железнодорожным путями, подлезая под пахнущие мазутом вагоны, Мирикла вдруг, оказавшись между двух товарняков, присела на корточки, вдавив ступни в острые камни насыпи, и обхватила ее, стоящую рядом, за плечи. Седые пряди выбивались из черной волны волос.

– Девочка моя! – неожиданно отчаянным, непривычным голосом воскликнула она. – Патри, милая, только ничего не бойся! Ничего! Ты – Царевна! Я всегда буду рядом. Это все скоро закончится, девочка моя, очень скоро. Но нам надо пока подождать. Нам надо выстоять. Они, эти люди, за нами охотятся. Они если найдут нас, то меня просто убьют, а тебя… тебя убьют очень страшно, могут отрезать голову, Патри! Только не бойся. Это ужасные люди. Они живут давно. Наложив заклятье на меня и на тебя, они испортили нам жизнь. Нам нельзя быть обнаруженными! Мы побудем тут, на вокзале. Будем гадать… Ты же умеешь гадать, да? Я тебя научила. Мы не будем ничего ни у кого красть, Патри, я тебе обещаю, не будем никого обманывать, честное слово! Просто гадать, ну и принимать подарки… если они будут. Ты веришь мне, Патри?

– Да, Мири, – кротко ответила та, она действительно верила. – Мири, а тут, на вокзале, тоже живут цыгане?

Женщина горько усмехнулась уголком красивых губ:

– Нас всех называют ЦЫГАНАМИ, Патри… Но мы-то с тобой – РОМЫ. Понимаешь? Мы же из Индии. А тут работает шайка попрошаек из Таджикистана. Никакие они не цыгане, только юбки такие же, кожа такая же, и маскируются они под наших. Ты же видишь, Патри, они другие. Они носят монисто неправильно, у них фальшивые монисто, Патри. Они ромского не знают, крымы не знают, у них вайды нет нормального, всеми выбранного. Они таскаются в кроссовках всегда, в любую погоду, потому что хотят выглядеть, как приличные, иначе им не подадут. Мы – другие, Патри!

Они были на самом деле другими. Мирикла не бегала по огромной площади с роскошным зданием вокзала с одной стороны и сверкающим рафинадным кубом гостиницы «Новосибирск» – с другой, как эти темнолицые и хриплоголосые женщины, которые на вид все были гораздо старше ее. Мирикла стояла в тени, в уголке, но некоторые люди, особенно тридцати-сорокалетние женщины с усталыми лицами, почему-то сами направлялись к ней, протягивали натруженные стиркой руки и потом застенчиво отдавали, торопливо раскрывая кошелек, небольшую купюру. Мирикла никогда не просила денег, а у некоторых их и не было, и они, виновато улыбнувшись, так и уходили. Патрина тоже гадала, в основном любезным пожилым дядькам и солдатам. Эти, последние, почему-то ее особенно любили, обступали гурьбой, смеялись и щедро одаривали: кто сыпал мелочь, кто отдавал недопитый лимонад – на раскаленной площади очень хотелось пить! – кто покупал в киоске шоколадку.