— Что случилось?
Он уже был готов рассказать ей обо всем, когда раздраженный Шосвиц воскликнул:
— Ты знаешь, что случилось! Еще одно стихотворение!
Она сообщила Болдту на ухо, словно речь шла о чем-то ничего не значащем:
— Он бесится, потому что какой-то репортер обнаружил это сообщение в утренней почте Гармана. Не мы.
— Грамотей по-прежнему на свободе! — возвестил Шосвиц.
Болдт бросил на него всего один взгляд и покачал головой.
— Всем выйти! — обратился он к собравшимся. Он придержал Дафну за локоть, не давая ей уйти. — Джон, ты тоже останься. — Когда комната опустела, Болдт закрыл дверь, и они втроем наконец остались одни.
Ламойя пустился в объяснения:
— Репортер из «Таймс» решил каждый день проверять почту Гармана. Вероятно, ему кто-то помог на почте, но, как бы там ни было, он заранее узнал о последней угрозе еще до того, как она была доставлена по адресу.
— И, разумеется, на почтовом штемпеле стоит дата
Ламойя утвердительно кивнул.
— Ты угадал.
— Что случилось, Лу? — спросила Дафна участливо.
Он ответил, что все в порядке. Это причинило ей боль. Она резко отвернулась.
— Содержание поэмы, — спросил Болдт, — оно имеет какое-либо значение?
Дафна ответила, по-прежнему стоя к нему спиной.
— Значение? Я ошиблась. Он никакой не грамотей и не филолог, Лу. Вероятнее всего, его даже нельзя назвать начитанным. Портрет неправилен. — Она повернулась лицом к ним обоим. Ее признание поразило Ламойю. Болдт на время даже забыл о своих горестях, поняв, насколько она расстроена. — Над туннелем шоссе И-90, в том месте, где он сходит на берег с понтонного моста, разбит парк, и через него проложена велосипедная дорожка. — Она рассказала им, как обнаружила различные рисунки и цитаты, хотя и не упомянула о том, что возила туда Бена на встречу с Эмили. Дафна неохотно повторила: — Психологический портрет неправилен.
Гнетущую тишину прервал Ламойя, поинтересовавшись: