Хан вложил клинок в ножны и извлек из шкатулки два американских револьвера — хромированных, с рукоятками из слоновой кости. Отделения для патронов были выстланы красным бархатом. Бандиты издали коллективный стон: «Ах-х-х-х-р-р-р-х-х-х» — то ли от восхищения, то ли от зависти и злости; но хан что-то прорычал, и они умолкли. Другая группа, окружившая сбившихся в кучу шерпов, внимательно наблюдала.

Реджи опять что-то сказала на тибетском диалекте и протянула хану вторую коробку, побольше. Он снова вскрыл картон клинком, но на этот раз поднял коробку вверх и крикнул своим людям.

Внутри были плотно набиты плитки английского шоколада «Раунтриз». Хан начал раздавать плитки своим людям. Внезапно несколько человек дали залп из ружей в воздух, и нашим шерпам пришлось изо всех сил удерживать пони и мулов. Я снова приподнял над землей передние копыта своего запаниковавшего пони.

Хан вскрыл первую упаковку, осторожно освободил овальную шоколадку от бумажной обертки — его грязные пальцы были почти такого же цвета, как шоколад, — и деликатно откусил.

— Шоколад с миндалем, — сказал он по-английски. — Очень, очень хорошо.

— Надеюсь, вам всем понравится. — Реджи тоже перешла на английский.

— Берегитесь демонов и йети, — сказал Джимми-хан. Потом выстрелил из ружья, пришпорил лошадь, и монгольская орда исчезла в облаке красной пыли — на северо-востоке, откуда они и появились.

— Старый знакомый? — спросил Дикон после того, как мы не без труда вновь выстроились в длинную цепочку и возобновили движение к Тинки Ла.

— Деловой партнер, время от времени, — ответила Реджи. Ее лицо было красным от пыли, поднятой копытами лошадей. Я понял, что мы все покрыты пылью, которая на ледяном дожде быстро превращается в красную грязь.

— Джимми-хан? — спросил я. — Откуда, черт побери, взялось такое имя?

— Его назвали в честь отца, — сказала Реджи и натянула поводья своего упрямого пони, направляя его на крутой участок тропы, ведущей к перевалу под названием Тинки Ла на высоте 16 900 футов.

Первые три дня мы были заперты в базовом лагере. Дикон сходит с ума. Я схожу с ума по-своему — жутко волнуюсь, что от высоты у меня все время будет болеть голова, что меня будет тошнить как минимум раз в день и что я лишусь аппетита и сна. Даже переворачиваясь — на камнях под полом палатки, каждый из которых мое тело запомнило после первой же ночи, — я просыпаюсь от беспокойного сна и тяжело дышу. Это абсурд. Базовый лагерь находится на высоте всего 16 500 футов. Настоящее восхождение начнется только выше Северного седла, до которого еще примерно половина высоты базового лагеря. Шестнадцать тысяч пятьсот футов — это немногим выше, чем альпийские вершины, на которых я резвился прошлым летом, убеждаю я себя. Почему же там было все в порядке, а тут — нет?