— Он не социалист, Джейк, — возразила Реджи. — Он национал-социалист. Нацист. — Она что-то искала в рюкзаке.

— Какая разница? — повторил я. — Даже я знаю, что в веймарской Германии существуют сотни безумных политических течений. Даже я это знаю, хотя не смогу отличить демократа от республиканца. Неужели мы должны были забраться почти на вершину Эвереста… прервать восхождение из-за этого… перенести все, что мы перенесли… ради грязных фотографий педераста и его жертв? И, ради всего святого, разве вы не видите, что одна из жертв — один из детей в той комнате — это юный Курт Майер? Парень, который продал вашему кузену Перси этот пакет мусора! — В ярости я поднял зажатый двумя пальцами конверт, и ветер стал рвать его у меня из руки. — Я выбрасываю это дерьмо!

— Джейк! — крикнула Реджи.

Я посмотрел на нее. Двумя руками она держала сигнальный пистолет 12-го калибра, дуло которого было направлено прямо мне в лицо.

— Если вы выбросите эти фотографии, — бесстрастно сказала она, — я вас убью. Клянусь Богом. Я вас люблю, Джейк. Я вас всех люблю. Но я выстрелю вам в лицо, если вы не отдадите мне снимки. Вы знаете, что я это сделаю. Как с немцем на леднике.

В то мгновение я понял, что она говорит правду — о том, что любит меня (увы, вероятно, как брата или как погибшего кузена), и о том, что готова убить меня, если я выброшу фотографии. Потом вспомнил красный огонь, вырывавшийся из открытого рта Карла Бахнера, и жидкость из его глаз, расплавленным воском стекавшую по щекам.

Я осторожно вернул конверт с фотографиями и негативами Реджи.

— Хотелось бы мне знать, — непринужденным тоном заговорил Дикон, словно между мной и Реджи ничего не произошло, — кто это снимал. Не… Бромли?

— Нет, — сказала Реджи. В ее голосе вдруг проступила неимоверная усталость. — Персиваль был своим в определенных… заведениях и кругах… притворяясь распущенным британским экспатом,[59] симпатизирующим Австрии и Германии, но фотографии сделал Майер. С помощью хитрой маленькой камеры, с временной задержкой. Перси снабдил его камерой специально для этой цели.

Мы все посмотрели на мертвого австрийца. Он был таким молодым. Я впервые заметил темную тень под носом Майера — очевидно, попытка юноши отрастить усы, как у настоящего мужчины.

— Значит, Майер тоже был шпионом? — спросил я, не особо рассчитывая на ответ.

— Агентом британской разведки, — сказала Реджи. — Кроме того, Курт Майер был евреем. — Как будто это все объясняло.

У меня мелькнула мысль, что Реджи намекает на жадность евреев, способных за деньги на что угодно — разумеется, ни в Гарварде, ни у себя в Бостоне мне не приходилось общаться с евреями, — но потом я вспомнил, что нацисты не испытывают особой любви к евреям, даже к немецким или австрийским. Однако этот подонок Гитлер развлекался с еврейскими мальчиками — на снимках все, кроме взрослого нациста, были обрезанными. Бессмыслица какая-то. Все это просто… грязь. Я покачал головой.