— И ты отвез его к Тафту на инъекцию, тут нет никаких вопросов.

— Но это важно.

— Почему?

— Потому что отец почти не мог двигаться. — По лицу Форреста скользнула неясная тень.

— Его мучили боли, — напомнил Рэй, надеясь разбудить в душе брата хоть какое-то чувство.

— Да, — бесстрастно подтвердил тот.

— И если бы одна доза морфия оказалась чуть больше, особняк остался бы в твоем распоряжении?

— Примерно так.

— Когда ты объявился в Клэнтоне?

— Мне еще в школе плохо давались даты.

— Не валяй дурака, Форрест, пожалуйста. Умер он в воскресенье.

— Я выехал туда в субботу.

— За восемь дней до его смерти?

— По-видимому.

— Для чего?

Брат опустил подбородок, прикрыл веки.

— Он позвал меня к себе. Я и представить не мог, как он постарел, каким стал беспомощным. — Форрест глубоко вздохнул, раскрыл глаза. — Боли были ужасными, лекарства не помогали. Мы сидели на крыльце, рассуждали о войне и о том, как все изменилось бы, не погибни Джексон[29] в Ченселлорсвилле. Судья все время дергался, так докучали ему боли. Временами у него перехватывало дыхание. Но все же он говорил и говорил. Мир между нами так и не установился, но в этом уже не было нужды. Я приехал, а другого ему и не требовалось. Однажды ночью, когда я спал на кушетке в кабинете, меня разбудил дикий крик. Я бросился в спальню — отец лежал на полу, скрючившись от невыносимой боли. Я уложил его в постель, помог ввести в вену морфий, и он успокоился. Шел четвертый час утра. Сон как рукой сняло, я отправился бродить по дому…

Повествование прервалось, но запущенный Эллисон хронометр продолжал отсчитывать минуты.

— …и нашел деньги, — договорил Рэй.

— Какие деньги?