Лорна укоризненно покачала головой.

– Мы бы такого не допустили, – заявила она. – Она получала помощь, когда нуждалась в ней.

– Она наблюдалась у психиатра перед тем, как исчезнуть?

– Она проходила лечение, да.

– Вы знаете детали этого лечения?

– Нет, – призналась Лорна. – И, боюсь, толку от него было немного.

– Вы помните имя врача?

– Я не думаю, что она подходила Бет. Если на то пошло, дочери стало только хуже.

– Как ее звали?

– Ой, да не помню я! Доктор Хиггинс, кажется.

– А имя?

Разговор, очевидно, все больше раздражал Лорну.

– Как-то на «э». Эмма, возможно. Или Элеонора. Все равно от них толку никакого не было. Ни от кого из них.

Ночь выдалась тяжелая. Они сердились на нее, целый хор сердитых голосов – пронзительных, и резких, и высоких, и низких, и гулких, – и она не знала, как заставить их замолчать. Это были слова Эдварда, все то, что он говорил ей, но они ожили у нее в голове, и они не замолчат… он не замолчит. Бет понимала: пора уходить отсюда. Но можно ли убежать от такого? Ей казалось, что ее мучает самая ужасная головная боль в мире – та, которая создает ощущение, что у тебя в голове поселился рой насекомых, и они жуют тебя, и ползают по тебе, и царапают тебя, и ей хотелось убежать далеко-далеко и оставить боль позади. Она уже начала подумывать о том, чтобы поджечь себя, уничтожить насекомых огнем, – так иногда поступают с муравьями, поджигая их муравейник, и муравьи начинают бегать кругами, словно от этого что-то изменится. Или она может залезть в морозильник – в большой морозильный шкаф, который стоит у родителей в кладовке. Какое облегчение залезть внутрь, в обжигающий холод, острый как нож, закрыть за собой крышку, лежать в темноте и чувствовать, как насекомые засыпают.

Но нет. Это запрещено. Так ей сказал Эдвард, так ей говорили голоса. Все шло не так, как надо, когда она думала о том, чего хочет Бет. Все всегда шло не так, с самого начала. Бет плохая. Бет – плохой человек у нее в голове. Очень важно думать о других людях. Об Эдварде. Все остальные – враги. Особенно Бет. Она позаботится о Бет потом. Но сначала… Смутно, словно издалека, пришла мысль, что нужно поесть, это ведь все равно, что заправить машину. Она просто должна добраться туда, сделать то, чего хотел Эдвард, – этого будет достаточно. Она нашла кусочки цыпленка, засохшие и твердые. Стала жевать их. Достала последний кусок хлеба, уже окаменевший, щедро намазала его маслом и сунула в рот, пережевывая в густую пасту, которую оказалось тяжело проглотить. Нужно запить пасту водой. Несколькими стаканами воды, одним за другим. Молоко пахло сыром, но она все равно его выпила. Ощущение тяжести, наполненности принесло утешение, утяжелило, не дало течению унести ее.