Старик, видимо, заметил мое замешательство.

– Это Дом мира, – объяснил он. – А не Шеол. Не здесь.

– Шеол?

– Ад. Не здесь. Больше не здесь, – сказал он и многозначительно постучал ногой по полу, намекая на скрытые помещения внизу.

Когда я в последний раз приходил в Оренсанц-центр, Эпштейн показал мне камеру под основанием здания. Там он держал существо, зовущее себя Киттимом, – демона, пожелавшего стать человеком, или человека, возомнившего себя демоном. Теперь, если верить старику, Киттим покинул это место, изгнанный вместе с держащим его в плену Эпштейном.

– Спасибо, – поблагодарил я.

– Бевакаша, – ответил он. – Бетах ба-Адонай ва’асей-тов[9].

Я оставил его и вышел на улицу под холодное весеннее солнце. Казалось, я пришел сюда зря. Эпштейн больше не чувствовал себя уютно в Оренсанц-центре, или центр больше не хотел поощрять его присутствие. Я огляделся, в слабой надежде увидеть его где-то поблизости, но его не было и следа. Что-то случилось, и он не придет. Я попытался разглядеть Луиса, но его тоже не было видно. И все же я знал, что он рядом. Спустившись по ступеням, я направился к Стентону и через минуту почувствовал, как кто-то пристроился рядом и шагает в ногу со мной. Посмотрев налево, я увидел молодого еврея в ермолке и свободном кожаном пиджаке. Он держал правую руку в кармане. Мне показалось, что у него там маленький пистолет. По пятам за мной шел другой молодой человек. Оба выглядели сильными и проворными.

– Вы долго там просидели, – сказал тот, что шел слева, с едва уловимым акцентом. – Кто знал, что у вас такое терпение?

– Я работал над этим, – ответил я.

– Я слышал, вы в этом нуждались.

– Ну, мне еще осталось над чем поработать, так что, может быть, вы скажете, куда мы идем?

– Мы подумали, может быть, вы хотите перекусить.

Они повели меня по направлению к Стентону. Между продовольственным магазином, куда, похоже, не привозили свежих продуктов с прошлого лета, судя по количеству дохлых насекомых, валявшихся среди бутылок и банок на витрине, и ателье, где, похоже, считали шелк и хлопок уходящими причудами, которые непременно склонятся перед синтетическими волокнами, находилась маленькая кошерная закусочная. В тусклом освещении там стояли четыре столика из темного дерева, израненного десятилетиями чашек с горячим кофе и непотушенных сигарет. Вывеска на стекле объявляла на иврите и английском, что заведение закрыто.

Занят был лишь один столик. Там лицом к двери и спиной к стене сидел Эпштейн. На нем был черный костюм с белой рубашкой и черным галстуком. За его головой на вешалке висело черное пальто, а над ним черная шляпа с узкими полями, словно их владелец не сидел тут же, а недавно дематериализовался, оставив после себя лишь одежду как свидетельство предыдущего существования.