Потом кто-то из людей Эпштейна подошел и ввел в шею Мейзеру подкожную иглу, и через несколько секунд его подбородок опустился на грудь, а глаза закрылись.
– Дело сделано, – сказал Эпштейн.
– Сделано, – повторил я и наконец дал себя уложить, и свет померк у меня в глазах.
Через три дня я снова встретился с Эпштейном в маленькой закусочной. Глухонемая женщина приготовила нам то же, что и в прошлый раз, и исчезла в заднем помещении, оставив нас одних. Только тогда мы поговорили откровенно. Он рассказал о событиях той ночи и обо всем, что произошло в предыдущие дни, включая мою беседу с Эдди Грейсом.
– С ним ничего нельзя было поделать, – сказал Эпштейн. – Даже если бы удалось доказать, что он был соучастником, он бы умер до того, как его вынесли из дома.
Была придумана легенда о случившемся на Хобарт-стрит. Хансен проявил себя героем. Следя за мной в ходе идущего расследования, он наткнулся на вооруженного человека, который напал на него с мачете. Несмотря на полученные серьезные ранения, Хансен сам сумел смертельно ранить еще не опознанного нападавшего, который скончался по пути в больницу. Клинок был тот же, которым убили Микки Уоллеса и Джимми Галлахера. Следы крови на рукоятке совпали с их кровью. Фотография этого человека появилась в газетах как часть полицейского расследования. Она не имела сходства ни с Гэри Мейзером, ни с кем-либо из живущих или умерших.
Никак не упоминалась женщина. Я не стал спрашивать, что стало с ней и ее возлюбленным. Я не хотел этого знать, но мог догадаться. Их спрятали где-нибудь глубоко в каком-нибудь темном месте подальше друг от друга, где они и сгниют.
– Хансен был одним из наших, – сказал Эпштейн. – Он следил за вами с тех пор, как вы покинули Мэн. Ему не следовало входить в дом. Не знаю, почему он зашел. Возможно, увидел Мейзера и решил перехватить его, прежде чем тот доберется до вас. Его до сих пор держат в искусственной коме. Вряд ли он когда-либо сможет вернуться к своей работе.
– Мои тайные друзья, – сказал я, вспомнив слова, которые говорил мне Коллекционер. – Вот уж не думал, что один из них Хансен. Похоже, я был более одинок, чем мне казалось.
Эпштейн отпил воды из стакана.
– Возможно, он проявил чрезмерное рвение в усилиях, чтобы ограничить вашу деятельность. Решение лишить вас лицензии принимал не он, но он рьяно исполнял все принятые решения. Чувствовалось, что вы привлекаете к себе слишком много внимания, и вас следовало защитить от вас самого.
– И его неприязнь ко мне пошла на пользу.