Но самая жестокая статистика — это пропавшие без вести. Оплакивать ли их смерть или надеяться, что они лежат где-нибудь, страдают, но все же живы? Будет ли лучше, если арабы упрячут их в какой-нибудь страшный лагерь? Лучше других на этот вопрос могла бы ответить Мириам Бернштейн. Теперь ей будет неизвестна судьба уже двух близких мужчин.

Пропала без вести и Ноеминь Хабер. И никто не знал, что с ней случилось. Кто-то предположил, что, может быть, она спустилась вниз по склону, подобралась поближе к ашбалам и застрелила Моше Каплана, оборвав его мучения. Ведь все слышали выстрел, и вряд ли можно было надеяться, что это арабы неожиданно проявили милосердие и застрелили Каплана. Но где же она? Коммандос ее не нашли.

Исчез неприметный и загадочный Макклур. Бург знал мир Макклура, потому что это был его собственный мир. В этом мире все было возможно, но бегство от спасителей выглядело довольно странно даже по меркам этого мира. Он ли убил Ричардсона? Бург подозревал, что это сделал Макклур, и знал почему. Врачи из второго транспортного самолета сообщили, что не нашли пулю, убившую Ричардсона, а значит, она была выпущена с очень близкого расстояния и прошла навылет.

Но где же сейчас Макклур? Возможно, уже в американском посольстве в Багдаде, а может быть, дома у агента ЦРУ в Хилле. В один прекрасный день он появится, скажем, в качестве работника архива в библиотеке информационной службы США в Бейруте. Такие вещи — обычное дело.

Майору Бартоку захотелось выяснить, хорошо ли Бург знал Хоснера.

— Он действительно был настоящим лидером?

— Безусловно. — Хоснер. Где же Иаков Хоснер? Возможно, мертв. Узнают ли они когда-нибудь об этом?

Это была настолько сложная натура, что его смерть — или исчезновение — вызывала противоречивые чувства. Остался он на холме не просто потому, что хотел лично отомстить Ахмеду Ришу, хотя в его поступке наверняка присутствовал и этот мотив. И все же здесь было нечто большее. Хоснер хотел умереть, но он хотел и жить. Беспроигрышный вариант. Хоснер остался победителем до конца. Возвращение в Иерусалим грозило ему массой вопросов, на которые любой человек с обостренным чувством гордости не стал бы отвечать. И он остался в Вавилоне.

Мириам Бернштейн сидела на полу, прижавшись спиной к перегородке, согнув ноги и положив голову на колени. Приглушенный шум двигателей убаюкивал оцепеневшее тело. Министр иностранных дел уселся рядом с ней на откидное брезентовое кресло. Эйфория уже прошла, некоторые люди дремали, и лишь несколько человек приставали ко всем с расспросами. Даже коммандос, похоже, не хотели ни слушать, ни разговаривать и поэтому уединились в хвосте самолета. В отсеке стоял запах человеческих тел и лекарств.