О тридцать первом мае две тысячи двенадцатого мне так и не удалось вспомнить ничего более. Мой мозг, наконец, научился хоронить боль. Выписавшись из клиники, я сразу же покинула родной город, и в этот раз навсегда.

Бородину, Темирова, Шивова и Хонг после пожара я ни разу не видела и вряд ли захочу когда-то сделать это. Хотя мама как-то писала, что Бородина пыталась не единожды покончить с собой, Темиров спился, Шивов так и живет с дочкой у родителей, а Хонг получила тридцать лет колонии. Я все еще ненавижу этих людей, но не нахожусь у ненависти в плену. Их счастливые лица, наконец, не стоят у меня перед глазами, а практически стерты. Они превратились в безликие тени, которые неспособны больше причинять боль и тревожить душу. Я, наконец, обрела покой.

Как же это замечательно – иметь обычную память. Как же это прекрасно – не видеть и не слышать изо дня в день сотни прожитых дней. Как правильно, оказывается, устроены мозги нормальных людей и как жаль, что они так часто на них жалуются, не понимая своего счастья.

У меня уже два года живет новый лучший друг – Лаки. В этот раз это обычная дворняга, которую я подобрала у своего дома первого января две тысячи четырнадцатого года в виде практически окоченевшего комка размером с ладошку. Похоже, январь решил таким образом извиниться за прошлые свои проколы. О своем Буле я никогда не забываю, но Лаки дарит мне такую же искреннюю любовь и нежность.