Она рывком садится и делает несколько глубоких вдохов. Очевидно, пытается успокоиться и одновременно взвесить ситуацию. Бросает взгляд на свою одежду — на бледно-желтую футболку с ядовито-зеленой яркой надписью «Шевелись, сука!» и джинсы с заниженной талией, туго обтягивающие ее стройные бедра. То же самое, во что она была одета… Когда? Вчера? Вчера вечером? Или сегодня утром?

Сколько она здесь уже пробыла?

Девушка запускает пятерню в свои густые рыжие волосы, чешет лодыжку и снова прижимается спиной к стене. Теперь она думает о том, что ее похитил и держит в заложницах какой-то псих, и, возможно, уже воображает, как будет рассказывать об этом во всех драматических подробностях после того, как сбежит. Может, ей даже позвонят из журнала «Пипл». А может, и из Голливуда. Интересно, кто будет ее играть? Девушка из «Спайдермена» или эта, о которой пишут сегодня все газеты? Линдсей Лохан. Так, кажется, ее зовут? Или Тара Рейд? Кэмерон Диас тоже смотрелась бы неплохо в этой роли, хотя Кэмерон лет на десять с лишним старше. Да какая разница? Все они более или менее похожи. Все сердцеедки! Так же как и я. Я, правда, сердцеед совсем иного рода…

Помрачнела. Потому что реальность снова напомнила о себе. Что я здесь делаю? — думает она. Как попала сюда? Почему не могу этого вспомнить?

Что она наверняка помнит, так это школу, хотя сомневаюсь, что она вспомнит хоть что-нибудь из того, чему ее там учили. Потому что слишком усердно пялилась на уроках в окно. Слишком усердно флиртовала с прыщавыми молокососами с заднего ряда. Слишком усердно пила кровь из учителей. Слишком рьяно вылезала с каким-нибудь метким замечанием, саркастической остро́той или непрошеным мнением. Но вот прозвеневший под конец дня звонок, освободивший ее из заключения в школьной тюрьме, она помнит наверняка. Помнит она и то, как бросилась во двор, стрельнув сигарету у первого попавшегося ей на глаза. Возможно, помнит также, как выдернула у кого-то из рук банку кока-колы, даже не сказав спасибо и не извинившись, и тут же стала заливать ее себе в глотку. Может, она даже помнит, как пошла домой, после того как выкурила несколько сигарет и отвесила пару едких острот в адрес своих дружков. Я представляю, как она сворачивает за угол и выходит на тихую улочку, вижу, как склоняет голову, когда ветерок прошелестел ее имя.

Кто-то ее зовет.

Она начинает ерзать на своей кушетке, раскрыв рот. Надо только чуть-чуть поднапрячься — и она все вспомнит. Память играет на ее чувствах, дразнит, как нижняя строчка на оптометрической таблице — вот же они, буквы, прямо перед глазами, но, как бы она ни всматривалась, строка размыта, и она ничего не может разобрать. Она ощущает ее вкус, будто вкус некой экзотической пряности, название которой никак не приходит на ум, не вспоминается. Она улавливает ее запах — еле ощутимый мучительный аромат. И смакует во рту, как глоток дорогого красного вина. Если бы только могла вспомнить название. Если бы только она могла вспомнить…