Викула облизал не по возрасту крепкие резцы, такие прочит реклама чудодейственного зубного эликсира доктора фон Заппа.

– Верст за сорок до Терийоки сверните. За заброшенными смолокурнями.

– Спасибо, старик.

Кержин был у дверей, когда Викула сказал:

– Адам.

– Я назвался разве? – спросил Кержин, уставившись на дверную ручку.

– Что же ты, Адам, Господа гневишь? Грехи множишь?

Кержин обернулся.

Глаза старика мерцали болотными огоньками из-под полей шляпы, и ухмылка рассекла обезьянье лицо. На иконах кривлялись младенцы-головастики.

– Рисовал бы лучше, сынок, – сказал старик не своим, елейным голосом, – уволился бы, уд греховный свой откромсал и рисовал бы.

– Что ты мелешь? – рявкнул Кержин.

Викула заулыбался шире.

– В аду оно знаешь как? Как в океане. Восминог на кресту распят, и миноги тебе ноженьки кушают. Ам-ам…

Бахнула дверь справа, прогнала наваждение. Вышла толстая тетка, оттирая полотенцем кровь с рук. Только сейчас Кержин понял, что в хижине царит тишина.

– Отмучилась бедняжка, – сказала тетка. – И лялька умерла.

Викула поерзал на стуле. Хихикнул.

– Отужинайте у нас, милок. У нас мясо на ужин. Ам!

…О том, что его пасут, Кержин догадался сразу. Мостки повизгивали, и тень перебегала от фонаря к фонарю.

«Сопляки, – подумал Кержин. – Ну, сыграем».

– Эй, дядя! – шикнули из темноты. Театрально выдавая альт за прокуренный бас.