Священника не приглашали, ибо дядя Арт твердо придерживался семейной традиции воинствующего агностицизма, но несколько коротких надгробных речей было произнесено. Среди тех, кто пожелал выступить, были коллега дяди по работе – тот самый, который не мог удержаться от слез, кузина Кэрол, прилетевшая из Чикаго и в тот же вечер намеревавшаяся вернуться обратно, и привлекательная женщина средних лет по имени Долорес Стивенс, которую Старик представил как «подругу дяди Арта». Слушая ее, Дуэйн гадал, как долго дядя Арт и эта женщина были любовниками.

Последним говорил Старик. Дуэйн нашел его речь самой впечатляющей: никаких слов о загробной жизни или о награде за достойно прожитые годы – только горькие нотки в голосе из-за потери брата и несколько слов о личности, которая не поклонялась фальшивым ценностям, а посвятила жизнь служению другим людям, честному и беззаветному. В заключение Старик прочел отрывок из Шекспира, любимого драматурга дяди Арта. Дуэйн ожидал услышать что-то вроде «Спи, милый принц. Спи, убаюкан пеньем херувимов!..»[81], зная, как ценил дядя Арт иронию во всех ее проявлениях. Но Старик по памяти, никуда не заглядывая, пропел песню. Временами голос его срывался, но он мужественно держал себя в руках, и последние слова прозвучали на удивление сильно:

В часовне послышались рыдания.

Старик склонил голову и вернулся на свое место.

В задернутом занавесом алькове заиграл орган. Медленно, поодиночке или небольшими группами, люди начали расходиться. Кузина Кэрол и еще несколько человек немного задержались, чтобы выразить соболезнование Старику или погладить Дуэйна по голове. С трудом застегнутый воротничок и туго повязанный галстук стесняли мальчика – он чувствовал себя словно в костюме с чужого плеча и, вопреки всему происходящему, втайне ожидал, что вот сейчас дядя Арт переступит порог часовни, подойдет к нему и со смехом скажет: «Ради всего святого, парень, сними ты этот дурацкий наряд. Галстуки носят лишь бухгалтеры и политиканы».

Наконец Дуэйн и Старик остались вдвоем. Вместе они спустились в подвальное помещение похоронного бюро, где стояла мощная печь для кремации, – и тело дяди Арта было предано огню.

Майк терпеливо дожидался, когда отец Кавано пригласит его после литургии на завтрак – состоявший обычно из кофе и багелей[83], намереваясь рассказать священнику о том, что видел в лазе.

Еще три года назад Майк понятия не имел о том, что такое багель. Но с тех пор как отец Кавано стал приглашать на завтрак нескольких самых надежных своих помощников, мальчик стал экспертом в таких делах и теперь с невозмутимым видом уверенно намазывал багель сливочным сыром или укладывал на него аппетитные кусочки копченой лососины. Правда, убедить священника в том, что одиннадцатилетнему мальчику можно разрешить пить кофе, удалось не сразу. Но через некоторое время отец Кавано все-таки согласился, что это не больший грех, чем привычка называть епархиальный автомобиль папамобилем. Так у них появилась еще одна общая тайна.