– Пожрать ничего нет?

– В столовой и пожрёшь.

– Вольдемар, а как же?.. Вдруг того… залечу?

– Тебе не шестнадцать. Сама знаешь.

– Козёл же ты! – женщина поджала губы и сплюнула в пепельницу.

– Шла бы ты, а? – он отодвинул пачку сигарет, к которой она было потянулась. – Посидели, попили, поспали. Что ещё? Родственники скоро придут. Собираться надо.

Она демонстративно поднялась и вдруг расплакалась.

– Лифчик забери, – посоветовал Вожорский, запинывая под диван пустые бутылки, которые звякали, тесня скопленные старые.

Потом он долго сидел, втиснув тяжёлую голову в ладони. Что делать? Нельзя же так сидеть в неопределённости: посадят или нет. Генка сволочь! Долбануть бы его по башке! Если посадят – плохо, а если не посадят – век себе не простишь, что на такую туфту купился. Что делать? Эта хоть ушла – и то легче. Не сдержался вчера, загулял… Надо ещё остограммиться, мысли повеселить. Он оделся, расчесал кудри пятернёй, свалил грязную посуду в предназначенный для неё таз. Выхватил из брюк, повешенных на спинку стула, остаток месячного бюджета, чуть не прослезился. Прилично ухлопал на эту тварь!

Город как будто посетила чума. Пустые улицы, разбитые витрины, перевёрнутые автомобили, тлеющие кучи мусора – кого этим удивишь? Что-то происходило, а что – Вовка понять не мог. Солнечная активность, и мир медленно поехал с катушек. Со вчерашнего дня все бармены запаслись газовыми баллончиками, вчера он сам подержал один в руке и даже прыснул в глаза какому-то хмырю, на что Ростислав, знакомый парень за стойкой, рассердился, отобрал баллон, быстренько загрузил водярой и вежливо выпроводил. Ну а та баба… по телефону плакалась. Точно! Ключ забыла, что ли? Он ещё собирался через балкон лезть. Да шестой этаж, отговорили. На работе забыла. Значит, попадёт сегодня домой. Чёрт с ней. И всё славно. Вовка, сплюнув, обошёл раздавленный машиной труп собаки. И чего не убирают? Кафе в полуподвале встретило прохладой и молчанием.

– А Ростислав где? – напрямую подваливая к стойке, спросил Вова парнишку с чиряком на скуле.

Тот, протирая стаканы, кивнул в знак приветствия:

– Замочили. Ночью. Трое. Цепью по башке.

– Да ты что? С чего вдруг?

– Тут вчера один гад «черёмухой» баловался. Ростик заступился…

– Что делается? – промычал Вожорский. – Полгорода на кладбище. У меня баба санитаркой в морге, говорит и там мест нет. Плесни чего-нибудь. За упокой души. Пустуете?

– Кто теперь к нам пойдёт? В трубу вылетаем. И так всё к чёрту. В час по шесть убийств по городу, не говоря уже…

– А вы день траура объявите, – предложил Вовка, прицениваясь к коньяку. Сто грамм явно маловато. Но пошло хорошо. Потеплело. – Бесплатно угощайте. В честь памяти. Он добрым был, Ростик, честным, весёлым. На халяву поди соберутся. И завтра придут, даже если цены поднимете. И послезавтра. Кто из сочувствия, кто в ожидании: не хлопнут ли ещё кого, чтобы опять на дармовщинку… Повтори, – подтолкнул пустой стакан. – Коньячку мне. Ага, этот.