― Что?

― Моя книга.

Он протянул руку, чтобы получить диктофон и записи.

― Ах, да, почти забыл, ― признался Брэдшоу. ― Ваша книга, этот самооправдательный отчет, который вы убеждены будут изучать в попытках понять печально известного Эдриана Уиклоу поколения криминологов.

― Будут, ― самодовольно заявил Уиклоу.

― Нет, не будут.

― Думаю, вы поймете, что будут, ― заверил его Уиклоу. ― Каждую неделю я получаю письма с просьбой предоставить доступ к этому манускрипту.

― Вы меня не поняли, Уиклоу. Я знаю, что есть множество людей, которые хотят прослушать ваши... мемуары, за неимением лучшего слова, потому что они горят желанием изучить ваш извращенный ум или же это просто их заводит, но боюсь, никто из них никогда этого не услышит.

Уиклоу выпрямился.

― Почему? ― спросил он, и, когда Брэдшоу ничего не сказал, их взгляды на миг скрестились. ― Что вы наделали? ― прошипел Уиклоу.

Йен Брэдшоу пожал плечами.

― Я их сжег.

Последовало молчание, Уиклоу пытался прочитать оппонента. Пытался понять, блефует детектив или нет. Уиклоу смотрел на спокойное, непроницаемое лицо детектива, а затем сказал.

― Вы сожгли записи? Вы лжете.

― Нет. Я не мог понять, почему вы должны жить после смерти, Уиклоу. Это то, чего вы хотели, разве не так? Быть важным. Если так подумать, вы неким образом важны для истории преступлений. Ну, хотя нет. Вы даже не сгодитесь для сноски. Вы будете забыты всеми за исключением родственников ваших жертв, и так тому и быть. Я не мог позволить, чтобы ваши мемуары находились в каком-нибудь музее, рассматриваемые студентами, чтобы вы заразили и их умы. Так что я пошел на улицу, позаимствовал барбекю у соседа и разжег небольшой огонь. Положил на него ленты вашей бессвязной обличительной речи, поджег их и наблюдал, как они горят.

Он улыбнулся Уиклоу.

― Я наслаждался этим. Замечательное ощущение. Согрело меня изнутри.

Он видел, как в убийце детей крепнет злость.

― В чем дело, Уиклоу? Вы расстроены, что месяцы труда канули в небытие? Теперь вы знаете, каково было полиции.

― Вы лжец.