Когда Дорин открыла дверь в его маленькую камеру, она вошла вслед за ним и прошлась вокруг комнаты, как собака, вынюхивающая наркотики в аэропорту.

— Удивительно, что ты сюда вернулся, — заметила она, проверяя туалет.

Марк не нашелся, что ответить, да и не хотелось ему разговаривать. Он смотрел, как она наклоняется и приседает, и думал о ее муже, мотающем тридцатилетний срок за ограбление банка, и решил, что, если она станет настаивать на разговоре, он про него спросит. Это охладит ее пыл, и она поскорее уберется.

— Должно быть, огорчил судью Рузвельта, — произнесла она, выглядывая в окно.

— Наверное.

— Надолго ты сюда?

— Он не сказал. Меня завтра снова вызывают.

Она подошла к койкам и принялась поправлять одеяла.

— Мы тут читали про тебя и твоего братишку. Странное дело. Как у него дела?

Марк стоял у дверей и очень хотел, чтобы она поскорее ушла.

— Может, он умрет, — заявил он печально.

— Да что ты!

— Ага, это ужасно. Он в коме, ну, знаете, сосет большой палец, что-то бормочет и все. Глаза совершенно закатились. И ничего не ест.

— Ты прости, что я спросила. — Ее сильно подкрашенные глаза широко раскрылись, и она перестала оглядывать комнату.

«Ага, готов поспорить, ты еще пожалеешь, что спросила», — подумал Марк.

— Мне бы надо быть там, с ним, — вздохнул он. — Там моя мама, но у нее нервный стресс. Она пьет много таблеток, сами понимаете.

— Мне очень жаль.

— Просто жуть. У меня самого все время голова кружится. Может, со мной случится то же, что и с братом, кто знает.

— Тебе что-нибудь принести?

— Нет, мне просто надо полежать. — Он подошел к нижней койке и упал на нее. По-настоящему обеспокоенная Дорин присела около него.