– Ладно, – говорит бабка, – пущай будет могила.

Она щелкает пальцами, дотрагивается до своего правого уха, и солдаты начинают, как очумелые, сами копать себе могилы. Плачут, друг с дружкой прощаются, но копают. А Чудо-бабка бежит на фашистский камбуз и уже на ходу щелкает пальцами, потому что ихний кок уже хватает барона-корову за рога и собирается чиркнуть его по горло ножичком. Моментально корова пропадает, на месте ее возникает полковник барон Эгон фон Фанфарон.

– Тикаем, – говорит барон, – отсюда, мадам Чудо-бабка, да поскорее!

Отбежали порядком, притомились, присели отдохнуть. Барон отдышался и говорит:

– Мадам Чудо-бабка! Теперь вы должны помочь мне моментально взять город Севастополь!

Старуха говорит:

– Давайте лучше не будем на счет Севастополя. Поскольку это не в моей компетенции.

Барон разозлился, затопал сапогами, но тут как раз наш самолет из-за облака вынырнул. Земля у фанфароновских ног столбом взвилась. Только его, барона Фанфарона, и видели. А Чудо-бабка, как дух пожилой и немощный, не выдержав такого сотрясения, просто исчезла.

Страхи-ужасы

Страхи-ужасы

Сколько про этого Змея разговору было – ужас! И громадный он, этот Змей! К глаза у него, кал колеса! И зубы у него, как сабли! И жалит он сразу и жалом и хвостом! И столетние сосны он одним взглядом сжигает! И еще к тому же сразу всех заглатывает, кто попадется!

Находились даже очевидцы, которые будто бы сами видели собственными глазами этого самого Змея-Горыныча и будто он до того громадный, что даже вспомнить страшно.

Сорока, как только про этого Змея услыхала, сразу же вещи свои запаковала в чемоданчик, вспорхнула с верхушек сосны на землю и сняла у крота полноры с голландским отоплением за триста личинок в месяц. Дрова хозяйские.

А крот, уложив личинки в сундучок, закопал его поглубже, чтобы никто не украл: я-де лучше пока что маленько поголодаю, но до личинок не дотронусь. Может, еще не то будет. Шутка сказать-Змей-Горыныч!

Устроилась сорока на новой квартире, отдохнула маленько, подкрепилась чем могла и вылезла ка крылечко поделиться впечатлениями.

Крот рядом с нею присел, голодный, злой, я все волнуется, как бы у него кто личинки не украл.

А тут как раз заяц подошел, ушами прядет. Почтенный такой, многосемейный, не сорванец какой-нибудь. Вечерком морковку-другую съест, на балалаечке для собственного развлечения потренькает и рад. «Я, – говорит, – заяц нормальный, звезд с неба не хватаю, прямо скажу: не общественник. А поскольку где-то за тридевять земель будто бы Змей-Горыныч свирепствует, то я себе поставил задачу: главное для меня, я так считаю, в текущий момент – это выжить. Всех зайцев Змей-Горыныч не проглотит. Авось, меня как раз и не заметит. Я заяц некрупный. А если, в крайнем в крайнем случае, он меня и заглотает, так я по своей мизерной комплекции вполне свободно через черный ход у него и проскользну. Помоюсь хорошенько и снова жив-здоров».