Сам шкаф выглядел пустым, но Жийона, еще раз попытавшись смягчить непоколебимого Маленгра, вытащила внутреннюю планку, и тогда появилась деревянная шкатулка.

Маленгр поспешил ее открыть. В шкатулке оказалось около сотни экю – как серебром, так и золотом.

– Гм! – пробормотал Маленгр. – А ведь эта уродина немного приврала: не такая уж она и богатая! Впрочем, что есть – то есть. Послушай, – продолжал он, – я схожу, удостоверюсь, что Миртиль действительно находится в указанном тобой месте, и тотчас же вернусь, вот только я тебя запру и унесу этот ларчик, чтобы он тебя не смущал, так как…

Тут только Маленгр заметил, что Жийона потеряла сознание и лежит на полу, так что он прервал свою речь в тот момент, когда в ней уже начала появляться излишняя патетика, и удалился, унося шкатулку с гримасой, в которой было как ликование от присвоения чужого добра, так и разочарование от того, что добра этого оказалось меньше, чем он надеялся.

Едва Маленгр запер дверь на два оборота, как Жийона приоткрыла глаза, приподняла голову, прислушалась, встала и подбежала к шкафу, из которого, выдвинув другую планку, вытащила еще одну, гораздо более внушительную, чем первая, шкатулку, которая была набита золотыми монетами. Упав на колени, Жийона начала перебирать, гладить эти монеты, передвигать с одного места на другое, говорить с ними.

– И он еще хотел нас с вами разлучить, дорогие мои экю! Что бы вы без меня делали? В каких убогих кабаках оказались бы?.. Ваши братья ушли, бедняжки!.. Но знайте, их жертва была не напрасной! Конечно, мне жалко с ними расставаться, но их мало, а вас, мои милые, столько, сколько одетых во все золотое лучников в роте. Потерпите, я уже знаю, чем смогу заполнить эти пустоты…

Она тщательно закрыла свой тайник и, оставив шкаф открытым, словно в нем ничего и не было, повернулась к двери, за которой исчез Маленгр, погрозила ей кулаком и произнесла сквозь зубы:

– А с тобой, Симон Маленгр, я еще поквитаюсь!

XXXVIII. Колдунья

XXXVIII. Колдунья

С наступлением ночи окрестности кладбища Невинных обычно пустели, и редкие прохожие осмеливались пройти вдоль живой изгороди. Но со времени последнего танца мертвецов (или Пляски Смерти) это безлюдье стало еще более ощутимым. Даже те, что присутствовали при этом мрачном зрелище и, следовательно, могли быть совершенно уверены в том, что персонажами танца были вовсе не призраки, даже они, повторимся, теперь испытывали дикий страх. Как бы то ни было, с заходом солнца дома в этом квартале закрывались, а их обитатели старались не выходить на улицу.